Он зарычал снова. Окна в машине были подняты, его отчаяние перекатывалось в закрытом пространстве, и это было почти прекрасно.

* * *

Там.

Если бы он слегка подвинул бампер машины впереди и немножко – машины сзади, то смог бы втиснуть свое авто туда, где, казалось, оставалось единственное свободное парковочное место во всем Сёдермальме. Одно и то же каждый раз, когда он приезжал домой поздно, незадолго до полуночи: приходится кружить по району в поисках места; улицы, где ни одного пешехода и где все забито машинами. Подходящее местечко отыскалось на самом верху Лундагатан, и когда он пешком направился домой, то после Окерманска-Мальмгорден и первых шагов по Хёгалидсгатан на него навалилась усталость. Ему отчаянно захотелось спать. Короткая, но хорошая ночь; он отдохнет и завтра утром готов будет двигаться дальше.

Здания, мимо которых он шагал, словно слиплись в один длинный фасад, все – с четырьмя этажами, набитыми маленькими квартирками, все построены в первые десятилетия двадцатого века. Было на удивление темно; он подумал о скверном освещении, лишь подходя к собственному подъезду – словно кто-то специально погасил уличные фонари. Была освещена только громада церкви с двойной колокольней на другой стороне улицы; длинные тени тянулись от этого двуглавого гиганта, несшего вахту. Раздались три удара, глухой звон колокола: без четверти двенадцать. Когда он только переехал сюда, это бряканье четыре раза в час выводило его из себя и он всегда подсознательно считал удары – а сейчас ему даже нравилась эта регулярность: величественное здание не сдавалось, оно стояло здесь, посреди большого города, и возвещало, что все как всегда.

Но было не как всегда.

Его отчаяние, перешедшее в презрение к себе, вгрызалось все глубже, все крепче впивалось клыками. Кажется, он скоро зайдет слишком далеко – а может, уже зашел. Он не был легок нравом, не был одним из тех, кому люди охотно открывают сердца, но его внутренний моральный компас указывал верное направление. Сейчас же было иначе. Бронкс угодил между двух мощных магнитных полей, между Лео Дувняком и своим собственным братом, из-за чего игла компаса начала подергиваться и наконец обрушила то, что было Бронксом. Ехать куда-то и называть себя – прятаться за – частным лицом? Оплетать других своей ложью? Ранить, заставлять тревожиться, даже угрожать ради собственной победы? Стоил ли этого Сэм, не желавший идти на контакт? Стоил ли он этого, независимо от того, кто или зачем сохранил рыбный нож?

В настоящий момент у Бронкса не было ответа. Кроме одного. Он не сможет долго оставаться в шкуре такого человека.