Со временем, трудясь в поте лица, он превратил ларек в небольшую забегаловку в Бруклине, где готовили горячий фастфуд и где за небольшие деньги можно было наесться досыта, но акцент так и прилип к нему, как жевательная резинка к подошве ортопедических ботинок, которые врач порекомендовал ему носить на работе.

В 1972 году он познакомился с молодой иммигранткой из Германии, моей матерью: они понравились друг другу, поженились, обустроились, и в 1975 году родился я, первый и единственный сын в семействе Сэлинджер, проживающем в квартале Ред-Хук в Нью-Йорке.

Некоторые из соседских ребят подшучивали надо мной. Называли сыном «красношеего»[57], но я не обижался. Что хорошо в данной стране, так это то, что там все мы так или иначе дети или внуки иммигрантов. Забегаловка была маленьким уютным мирком, отнимавшим у отца и матери по четырнадцать часов в день, а я при этом имел массу свободного времени, чтобы вволю предаваться фантазиям. Прежде всего, читать книги и болтаться по кварталу.

Ред-Хук в те времена был скверным районом, героин струился рекой, и, соответственно, возрастало насилие; по ночам даже полицейские патрули не решались соваться в предпортовую зону. Мальчишка, худющий, кожа да кости, мог стать легкой добычей для наркоманов и вообще всяких психов.

Моя мутти (она тоже не избавилась от немецкого акцента, что ее частенько огорчало) умоляла меня не бродить по таким местам. Почему бы мне не посидеть дома и не посмотреть телевизор, как делают все добропорядочные дети? Она целовала меня в лоб и убегала на работу.

А что ей оставалось делать?

И потом, я не лез на рожон, я был не дурак. Любопытный, да, но дурак? Ничуть не бывало. Вот еще: ведь я прочел чертову уйму книжек. Со мной не могло случиться ничего плохого. Я верил, что наверху, на небесах, есть божество, защищающее книгочеев от мерзостей земной жизни. Мать была протестанткой с марксистским уклоном, как она любила говорить, отец — баптистом, не желавшим слушать занудных проповедников, рядом с нами жили лютеране, индуисты, мусульмане, буддисты, даже католики.

Моя идея небес была расплывчатой и демократической.

Таким образом, чувствуя над собой десницу Бога книгочеев, я каждый раз успокаивал мою мутти, дожидался, пока она выйдет из подъезда красного кирпичного многоквартирного дома, где я вырос, и, проскользнув на улицу, пускался в странствия. «Этот мальчишка стаптывает больше башмаков, чем команда марафонцев», — ворчал отец, когда мать ставила его в известность, что пора покупать новую пару, размахивая тем, что оставалось от последних кед «All Star», которые мне какое-то время назад купили. У меня был пунктик насчет «All Star».