– Исключено, Катрин. По свидетельству Хендрика Артенсена, алтарь был полностью закончен. Лукасу оставалось только выставить его…

Но я уже не слушала Херри: я углубилась в изучение фотографий. Скопище коленопреклоненных перед Зверем грешников в складках гор, отвратительного вида монстры, исподтишка вползающие в них, – фантазии Лукаса Устрицы мог позавидовать сам Босх, общепризнанный мастер триллеров раннего Северного Возрождения. Одного из грешников в тиаре римского папы терзал целый выводок крошечных полулюдей-полускорпионов: фрагмент был таким экспрессивным, что я не могла оторвать от него взгляда. Ничего сверхъестественного в этом не было: с тем же успехом можно было рассматривать любой другой фрагмент. Почему же я остановилась на нем?

Линии горных цепей и океанских приливов, вывороченные с корнем деревья по-прежнему назойливо складывались в некое подобие плана; сами не имевшие прямых углов, они неожиданно сложились в довольно правильный прямоугольник.

Но ничего, кроме контуров, в них не было.

– Оно не может быть лишенным смысла, это изображение, – зашептал мне на ухо близко придвинувшийся Херри-бой. – Вы согласны, Катрин?

– Даже если предположить, что мы имеем дело с каким-то планом…

– Ну наконец-то! Вы тоже поверили…

– Даже если предположить это, мы не знаем, к чему он относится и что это такое на самом деле. Периметр комнаты? Периметр дома? Периметр города…

– В этой местности города никогда не строились по периметру… Они подчинялись только береговой линии. Линии дамб и дюн.

– Ценное замечание. Значит, город отпадает. Но это все равно не решает задачи. И с чего вы взяли, что этот план… Будем называть его планом… Относится именно к Мертвому городу Остреа?

– Я не знаю… Но я хочу верить. Мертвый город был последним прибежищем Устрицы. Был последней его мастерской… Дайте мне ключ, Катрин! Вы найдете его, я уверен.

Увлеченная изучением фотографий, я все-таки ослабила бдительность, я позволила сумасшедшему Херри-бою приблизиться ко мне. Лицо голландца, умоляющее и грозное одновременно, нависло надо мной. Он ухватил меня пальцами за подбородок, и я вдруг почувствовала необыкновенную легкость и пустоту внутри. Еще мгновение – и он меня поцелует…

Дыхание Херри-боя стало прерывистым, губы раздвинулись, и за ними открылась гряда белых, влажно поблескивающих зубов. От его волос пахло всеми старинными рукописями сразу, – полусгоревшим сафьяновым жизнеописанием Лукаса Устрицы, никогда не виденными мной записками Хендрика Артенсена, хранилищами Роттердамского и Утрехтского университетов. И даже факультетом естественных наук, где так и не доучился Ламберт-Херри Якобе.