– Конечно, нет. Только такой ненормальный, как Херри-бой, может верить в эти сказки.

– Значит, это сделал ты, Снегирь? Не Лукас Устрица?

– Скажем так, – Снегирь снова показался в поле моего зрения. – Он помог мне. Все это мы провернули на пару. Два художника…

Я позволила себе скептически улыбнуться:

– Ну какой ты художник, Снегирь! Твой потолок – пятьсот долларов за зимний пейзаж жарким летом.

Снегирь присел на корточки передо мной и нагнул лохматую голову.

– Не дразни меня, Кэт. Я не самый плохой художник в этом городе. Если уж на то пошло, ты даже бездарнее меня.

– Сдаюсь. Но я никогда и не претендовала на членство в Союзе. Ты убил их – и Быкадорова, и Леху, правда? И старика…

– Нет, старик умер сам. Я только чуть-чуть подправил, наложил последний мазок.

– Да, ты художник…

– А еще химик и психолог, – добавил Лавруха. – Чему-то же я учился в университете, черт меня дери!..

Химик и психолог. Вот оно что.

Наконец-то я увидела свет в конце тоннеля. Он был таким ослепительно ярким, что я даже зажмурилась.

– Ты ведь расскажешь мне, Снегирь?

– Что я должен тебе рассказать?

– Как ты сделал это. Мы и так зашли слишком далеко. Я хочу узнать тайну этих запертых изнутри комнат.

– Иначе…

– Иначе я просто умру, Снегирь, – совершенно искренне сказала я. – Я должна знать. Я слишком долго мучилась и теперь имею право на вознаграждение.

– Ты хочешь торт? – Снегирь забрался на стол и свесил ноги. Еще в академии он обожал сидеть на столах. – Очень вкусный. «Птичье молоко».

– Ты знаешь, чего я хочу, Снегирь… Расскажи мне. Порази меня красотой замысла. Я сумею оценить его. Ты же знаешь… Прерафаэлиты – это красиво. И Лукас Устрица тоже. Я знаю толк в красоте.