И все же я несколько раз позвонила по номеру, указанному на штампе. Включался автоответчик – приятный женский голос с техасским выговором. Мне было тринадцать лет.
Я оставила несколько сообщений, но мне так и не перезвонили.
А теперь у меня волосы встают дыбом. Потому что на штампике указан адрес.
– Объясните, что происходит.
Я говорю почти спокойно, но тринадцатилетняя девочка внутри меня громко вопит. Карл начал что-то напевать себе под нос.
Он поворачивает ко мне одну из серебристых рамок, стоящих на журнальном столике.
С фотографии мне улыбается девушка, очень похожая на мою сестру. Но это не Рейчел, я вижу ее впервые.
– Не трогайте! – Миссис Шерман бережно возвращает рамку на место (та стоит лицом к телевизору, как и кресла, – счастливая семейка, ага) и говорит: – Пойдемте лучше в сарай.
Сарай просторный и гулкий, почти пустой, с земляным полом. Над нашими головами с гудением загораются флуоресцентные лампы. Едва заметно пахнет навозом. В дальнем углу с балки свисает веревка.
– Здесь повесился мой муж. Сразу после того, как убил вашу сестру.
Миссис Шерман указывает пальцем на веревку, словно экскурсовод в музее.
– Делая портрет вашей сестры, он заметил, как она похожа на Одри. Просто глазам своим не поверил.
Моя голова взрывается пением Карла, гоготом Стива Харви и стрекотом цикад одновременно.
Карл тем временем подходит к веревке и дергает ее, испытывая на прочность.
Миссис Шерман ни на что не обращает внимания.
– Наша дочь умерла за несколько лет до того. И муж подумал, что вашу сестру нам послал сам Господь. Попросил ее навещать нас хотя бы раз в неделю. Несколько месяцев она исправно ходила в гости – из жалости, наверно, – а потом написала очень милое письмо, в котором объяснила, что больше не может приходить. Я думала, муж все понял и принял. Но нет, оказывается, он то и дело следил за Рейчел, когда та возвращалась домой на каникулы. Якобы просто хотел с ней поговорить. Когда они приехали к нам домой, она уже умерла. Крови почти не было – буквально капелька. Несчастный случай, сказал Уильям.