Из свинарника донеслось что-то нечленораздельное, а затем показался малый лет двадцати пяти.

Я невольно вздрогнул. Не нужно было обладать особенной проницательностью, чтобы понять, что Павел Лесков слабоумный. Один глаз его был прикрыт, широкий рот с заячьей губой демонстрировал редкие кривые зубы, в уголках пузырилась слюна. Мне показалось, что на моих спутников бедняга произвел отталкивающее впечатление, хотя они и постарались не подать виду.

– Пашка, эти господа хотят задать тебе несколько вопросов, – мягко сказал Лесков. – Послушай их.

Тот вытер нос рукавом и рассеянно закивал, беззвучно шевеля толстыми губами.

– Э… – нерешительно протянул Армилов, затем взглянул на меня. – Ну, давайте, Петр Дмитриевич.

– Павел, вы знаете Марию Журавкину? – спросил я.

Слабоумный отрицательно помотал головой, снова вытер нос рукавом и бросил через плечо тоскливый взгляд в свинарник.

Тогда я обратился к его отцу:

– Ваш сын выходит из дома?

Тот сокрушенно покачал головой.

– Увы, нет, ваше благородие. Мальчишки над ним смеются, бросаются камнями и землей, кричат всякие гадости.

– А вы знаете Марию Журавкину?

– Нет, ваше благородие, я не был с ней знаком, но слышал, что она убита. Почему вы спрашивали о ней Пашку? Он здесь ни при чем. – Темные глаза Лескова перебежали с меня на Армилова и тут же вернулись.

– Надо полагать, что так, – согласился я. – Можно в таком случае поговорить с вами наедине?

– Да-да, пойдемте в дом, – заявил Лесков с явным облегчением. – Пашка, ты можешь продолжать, – добавил он.

Сын хлюпнул носом и нырнул обратно в свинарник.

Мы направились в дом.

– Парень безобидный, за это я ручаюсь, – сказал по дороге Лесков. – Да и говорю же, не выходит он из дома. Я так рассудил, когда его дразнить начали, пусть уж сидит дома, раз Богом обижен. По крайней мере, под присмотром. Оно спокойнее.

– А почему его начали травить на улице?

– Раньше-то он поменьше был. Теперь же вон какой детина, а ума – кот наплакал.