Он с трудом выбрался из машины. Закутался в шерстяное пальто, потому что на открытой местности сильно дуло. Петр еще какое-то время сидел за рулем. Он размышлял, где они находятся. Полчаса назад выехали из города, кружили по узким дорогам. Степан несколько раз сбивался с пути. Петру приходилось разворачиваться на лесных тропинках. Когда они наконец добрались до открытого по самый горизонт поля, ему не верилось, что они на месте. Может, при свете дня он и найдет дорогу, но сейчас совершенно не понимал, как выбраться. Ясно было только, что они отъехали не очень далеко. Если с ним что-то случится, то расследование будет вести хайнувская милиция.

Он повернул ключ зажигания. Слышны были только шум ветра и хрюканье свиней, которые, скорей всего, делили старый дом с людьми, потому что никакого хлева рядом Петр не заметил. Он затянул ручник, пошарил по карманам в поисках сигарет, но пачка оказалась пустой. Смяв упаковку, он бросил ее на пол. Но потом поднял и сжал в руке. Интуитивно почувствовал, что лучше не оставлять в этом авто своих следов.

— В багажнике рыбацкий ящик. Возьми его, парень, — прозвучал следующий приказ. — И сумку с закусью.

Наклонившись, чтобы вынуть запас водки и продукты, которых хватило бы на роту солдат, Петр услышал свистящий шепот. Он выглянул из-за багажника. Перед хатой стоял еще один мужчина. Невысокого роста, коренастый и, как оказалось, когда он снял кепку, рано лысеющий. Он вполголоса разговаривал со Степаном, потом взял его под руку. Должно быть, они были друзьями. Петр громко захлопнул багажник, запер его на ключ, после чего направился к дверям.

— А этому тут что нужно? — бросил при виде Петра викарий и состроил мину мученика.

Вглядываясь в привлекательное лицо Степана и идеальные черты молодого незнакомца, он с трудом скрывал ревность.

Петр повернулся, бросил взгляд на авто. Он узнал этого ксендза. Несколько дней назад его выгнали из прихода. Выходит, Степан спрятал его здесь, чтобы избежать линчевания.

— Я подожду в машине, — предложил он, но Степан схватил его за плечо и потянул к себе.

Петр счел этот жест слишком интимным. Он выдернул руку и сдвинул брови.

— Он идет с нами, — объяснил ксендзу Ожеховский и следом добавил: — Будь поприветливей, Сверчок. И помни, гнев вредит красоте.

Оба были при этом в прекрасном расположении духа. Петр же шел как на казнь, сожалея о том, что не взял с собой хотя бы перочинный нож.

— Я знал твоего отца, — сказал ему по дороге Ежи Сверчевский, а его глаза без ресниц сузились до залитых жиром щелок. — Я исповедовал его до того, как он повесился.