Глаза немного привыкли к полутьме, и стали проявляться подробности. На полу лежал тонкий тюфяк со скатанными на нем постельными принадлежностями. На шатком деревянном столике, который красили и перекрашивали столько раз, что он казался вылепленным из глины, пристроились керосиновая лампа, туристская плитка, жестянки со спиртом для нее и упаковка пластиковой кухонной утвари. В углу – простецкая кухонная раковина, а над ней полочка с пустой банкой из-под варенья, зубной щеткой, зубным порошком, безопасной бритвой и куском хозяйственного мыла. Большинство оставшегося пространства пола занимали деревянные молочные ящики с овальными вырезами-ручками на концах, каких я не видел с самого детства. На ящиках была одна и та же надпись: «Маслодельня фермера Дела, Такома, Вашингтон. Масло тут вкусней всего, ты отведай-ка его». Под этим призывом красовалось изображение скучающего вида коровы, в самом низу – телефонный номер с древним двухбуквенным префиксом[107]. Ким немного расчистила пространство, поставив ящики друг на друга в три яруса. Я приметил содержимое некоторых из них – пакеты сублимированных продуктов, консервы, бумажные полотенца, сложенная одежда… Три пары обуви, все на резиновой подошве, аккуратно выстроились в ряд у стены. В потолочную балку из сырого дерева были вбиты металлические крюки. Она повесила на один из них свой плащ и села на стул с прямой спинкой из нелакированной сосны. Я устроился на перевернутом молочном ящике.

Мы посмотрели друг на друга.

При отсутствии конкурирующего раздражителя[108] боль в руке стала брать свое. Я даже зажмурился, и она это заметила. Встала, намочила бумажное полотенце теплой водой, подошла и промокнула рану. Затем порылась в одном из ящиков и извлекла оттуда стерильную марлю, лейкопластырь и перекись водорода. Склонившись надо мной, словно какая-нибудь Флоренс Найтингейл[109], наложила повязку. От меня не ускользнуло безумие ситуации – несколько минут назад она пыталась меня убить, а теперь вот по-матерински хлопочет и разглаживает лейкопластырь. Я оставался по-каратистски настороже, ожидая, что в любой момент она опять войдет в убийственный раж, вонзит пальцы в воспаленную плоть и воспользуется ослепляющей болью, чтобы выцарапать мне глаза.

Но, закончив, хозяйка вернулась на свое место.

– Справки, – напомнил я.

Опять поиски по ящикам. Но недолгие. Она прекрасно знала, где что лежит. Там были счета от ветеринара, справки о прививках от бешенства, свидетельство о регистрации в Кеннел-клубе[110] – полностью пса звали Отто Клаус фон Шулдерхайс от Штудгарт-Мунш и Зигурн-Нарцисса, круто, – а также дипломы двух кинологических школ в Лос-Анджелесе и сертификат, подтверждающий, что Отто прошел дрессировку как бойцовая собака исключительно с целью самообороны. Я отдал ей бумаги.