Она словно потеряла представление о времени и пространстве, отсутствующе уставившись в темные деревянные стены.

– Он взял вас к себе домой, – напомнил я.

– Целых пять недель он ухаживал за мной. Приводил врачей, покупал лекарства. Кормил меня, купал, сидел на краю кровати, читал мне комиксы – я любила американские комиксы, потому что отец всегда привозил их из своих поездок. «Сиротка Энни». «Терри и пираты». «Дэгвуд». «Блонди». И все это Стюарт мне читал – негромким, мягким голосом. Он отличался от всех мужчин, каких я до сих пор встречала. Худой, тихий, как учитель, в этих своих очках, из-за которых его глаза казались такими огромными, будто у какой-то большой птицы…

На шестую неделю я выздоровела. Он лег в постель и занялся со мной любовью. Теперь-то я понимаю, это была часть его болезни – он, должно быть, думал, что я ребенок, и это, наверное, его возбуждало. Но я чувствовала себя женщиной. С годами, когда я действительно стала женщиной, когда на вид я была уже точно не ребенком, он потерял ко мне всякий интерес. Ему обычно нравилось одевать меня как малолетнюю девочку – я маленькая, мне все это впору. Но когда я выросла, увидела мир снаружи, то уже не хотела иметь к этому никакого отношения. Я стала открыто отстаивать свои взгляды, и он отстал. Может, как раз тогда-то его болезнь опять потребовала выхода. Может, – добавила она надломленным голосом, – это была моя вина. Что не удовлетворяла его.

– Нет. Эти проблемы были у него изначально. Вам нет нужды взваливать ответственность на себя, – сказал я, хотя и не совсем искренне. Просто не хотелось, чтобы ее рассказ деградировал до слезливого сеанса самообвинения.

– Ну, не знаю… Даже теперь это кажется таким нереальным. Газеты, статьи про него, про нас… Он был такой добрый человек – мягкий, тихий…

Я уже слышал, как и других совратителей детей рисовали подобными красками. Часто они отличаются исключительно мягкими манерами и естественной способностью устанавливать взаимопонимание со своими маленькими жертвами. Ну, а как же иначе? Детей не заманит небритый людоед в грязной телогрейке. Их потянет к кому-нибудь вроде Дядюшки Уолли из «Улицы Сезам», который намного милей, чем злые старые мама с папой и другие взрослые, которые их не понимают. К Дядюшке Уолли с его фокусами и невероятной коллекцией бейсбольных карточек с автографами игроков, с замечательными игрушками у него дома, с его мопедами, видеомагнитофонами, фотоаппаратами, чудесными захватывающими книжками…

– Вы должны понимать, как я его любила, – говорила тем временем Ким. – Он спас мне жизнь. Он был американец. Он был богат. Он говорил, что тоже меня любит. «Моя маленькая гейша» – так он меня называл. Я смеялась и говорила ему: «Нет, я кореянка, дурачок! Японцы – свиньи!» Но он только улыбался и продолжал называть меня маленькой гейшей.