Обмерев, я медленно оглядывал комнату, не желая ничего потревожить. Переполненные шкафы, марокканские ковры, картины, напоминающие засохшую рвоту. Резные будды, терракотовые фигурки, папирус в рамочках. На полке над закопченным мраморным камином теснились древние реликвии. Над ними висел большой деревянный крест. Простенький, где-то в метр высотой, грубо сколоченный из рассохшихся досок. К нему было прибито что-то окровавленное. Кусок мяса, точно по центру. Я приблизился на шаг. Это был язык.

Часть меня хотела верить, что это язык овцы или свиньи. Какой-нибудь экзотичный деликатес, купленный в местной boucherie[282]. Рациональный разум всегда ищет рациональное объяснение неожиданного. В глубине души я себе врал. Эта отвратительная кровавая мерзость принадлежала человеку.

Не сдвигаясь ни на дюйм, я достал из сумки латексные перчатки и натянул на внезапно похолодевшие пальцы. Мысленно проследив свой путь по апартаментам, убедился, что ничего не трогал, кроме замка и ручки. За годы я насмотрелся на пролитую кровь. Меня она не пугала, если принадлежала не мне. Эрни Кавалеро дал пару простых подсказок, чтобы определять, как давно плазма попала на асфальт. Один только взгляд на пригвожденный кусок плоти и свернувшиеся капли на кресте сообщил, что кровь пролилась меньше восьми часов назад.

Все инстинкты говорили, что пора линять. Но я все еще оставался ищейкой настолько, что хотел сперва осмотреться. Аккуратно переступая хлам на полу, я добрался до кухоньки. В отличие от передней комнаты, здесь все было аккуратно и опрятно, как в хирургическом отделении. Герань на подоконнике добавляла идеальный штрих в духе Фанни Фармер[283].

Единственная другая комната оказалась спальней Яноша – вернее, больше кабинетом с книжными шкафами и койкой в одном углу. Теперь он уснул вечным сном, вытянувшись на спине, с клоунской бабочкой и в вельветовых брюках. Рот Сабора раззявился, как у пациента стоматолога. Кровь заполняла ротовую полость до уровня губ, сбегая по подбородку и скапливаясь под головой. Никаких следов борьбы, не считая смятого одеяла под телом. Я понял, что убийца вырезал его язык и навалился, удерживая, пока Сабор истекал кровью.

Меня пробила невольная дрожь. Не отвращение и даже не ужас. За годы я повидал разных жмуриков. Ощутил я холодящий страх. Эта резня – дело рук Луи Цифера. Он оставил мне послание, написанное кровью. Оно гласило: Сабор слишком много болтал. Я знаю, что он говорил с тобой. Цифер наверняка знал и то, что я убил Крузмарка и забрал монету. Возможно, он был в курсе, что вчера ночью я ввалился на Собор Тридцати. Может, даже сам сидел там в капюшоне. Если он видел, как я входил в дом Сабора, мог вызывать копов прямо сейчас и подставить в убийстве, как уже проделывал в Нью-Йорке. Лучше делать ноги, пока еще есть время.