– Постойте, – сказал я. Мне хотелось хоть минутку подумать не под прицелом пристальных взглядов. Хотелось выкурить сигарету. – Погодите. Если шнурок из моей толстовки, – я подчеркиваю, если, – значит, на нем в любом случае должны остаться мои клетки кожи. На обоих концах. Ровно там, где петли.

– Мы связались с производителем толстовок, – продолжал Рафферти, не обращая внимания на мои слова. – Они обещали найти нам технические характеристики шнурков, которые использовали в этой модели, проверим, совпадают ли они с нашей находкой. Впрочем, если даже и не совпадают, это ничего особо не значит – возможно, левая партия или шнурок вообще заменили, – но если все-таки совпадут, будет интересно.

– Но эта толстовка… я же не держал вещи под замком. Она валялась в доме. Пусть шнурок из нее, но взять-то его мог кто угодно. На вечеринке или еще когда. Даже сам Доминик.

– И сам себя удушил? – ухмыльнулся Керр. – Что-то я сомневаюсь.

– Мы слышали из множественных источников, – добавил Рафферти, – что Доминик вел себя как мудак по отношению к вашему кузену. Собственно, Леон и сам это подтвердил. Не очень хотел признаваться, юлил – кстати, интересно, вы же все друг за друга горой, верно? – но в конце концов проговорился.

Разумеется. Я старался смотреть не в глаза Рафферти, а на привычные предметы, пытаясь вернуть ощущение реальности. Щербатый красный эмалированный чайник на подоконнике, клетчатое кухонное полотенце, криво висящее на ручке духовки. Махровые бархатцы в треснувшей кружке.

– Доминик был тот еще тип, верно? Судя по тому, что нам о нем рассказали… уж на что надо мной измывались в школе, но от некоторых историй о нем даже у меня побежали мурашки. – Рафферти прищурился, почесал подбородок. – Почему же вы нам в прошлый раз об этом не рассказали? Вы убеждали, будто он был хорошим парнем. Со всеми ладил.

– Тогда я не знал. Обо всем плохом. То есть я помнил, что иногда он изводил Леона, но был уверен, что это фигня.

– Да нам половина вашей школы об этом рассказала. Вы ближе всех общались с Леоном и теперь говорите, будто ничего не знали?

– Леон мне ничего не рассказывал. Мне вообще никто ничего не рассказывал. А читать мысли я не умею.

Рафферти приподнял бровь – мол, ну да, еще бы.

– Вам, наверное, теперь стыдно? – спросил Керр. – Меня бы совесть загрызла.

– Да что я мог… – Воздух гудит, давит на уши. Керр ковыряет в зубах, не сводя с меня любопытного взгляда. – Что я должен был делать?

– Ну, например, прекратить это, – резонно заметил Рафферти. – Вы не производите впечатления человека, который будет спокойно смотреть, как издеваются над его двоюродным братом. Я ведь прав?