– Выходит, пытки и умышленное убийство.
– Чарли…
– Я не могу допустить, чтобы тебя посадили… – Бекетт с трудом подбирал слова. – Ты слишком…
– Спасибо тебе за это. – Элизабет стиснула его руку, и совершенно искренне. – Спасибо за твою заботу.
– Правда?
Он посильней сжал пальцы в ответ, словно чтобы показать силу своих широченных ладоней и пальцев, которые замерли в каком-то дюйме от застегнутого обшлага ее рубашки. В критический момент их глаза встретились, и ее голос пресекся, как у ребенка.
– Не надо.
– Так ты доверяешь мне или нет?
– Не надо. Пожалуйста.
Три слова. Совсем крошечных. Бекетт посмотрел на ее рукав, на узкую полоску фарфоровой плоти запястья. Оба знали, что он задерет рукав и что она не сможет его остановить. Он слишком силен, слишком дозрел. Он сможет найти свой ответ и, как следствие, обнаружить беспомощность, правду и развалины их дружбы.
– Да что это у тебя с этими детишками? – спросил он. – С Гидеоном? С этой девчонкой? Поставь перед тобой обиженного ребенка, и ты уже не способна мыслить трезво! Ты никогда такой не была.
Захват у Бекетта был стальной; он стиснул ее руку так крепко, что она ощутила, как немеют пальцы.
– Не твое дело, Чарли.
– Раньше – да. А теперь – мое.
– Отпусти!
– Отвечай на вопрос.
– Ну хорошо! – Элизабет перехватила его взгляд и удержала его, не мигая. – Я сама не могу иметь детей.
– Лиз, господи…
– Ни сейчас, ни вообще никогда. Мне что, рассказать тебе сейчас в красках, как в детстве меня изнасиловали? Или обсудим, что пришло потом – все эти осложнения, вранье и причины, по которым мой отец даже сейчас не может смотреть на меня, как на прежнюю? Вот это твое дело, Чарли? Кожа у меня на руках – это тоже твое дело?