– Они не могут отменить его теперь. Люди запаникуют. – Мередит.

– Кто-нибудь знает, какая у нее роль? – Александр.

– Мы не должны говорить об этом. – Я.

– Кто-то другой должен выучить ее. И никто даже не узнает, что роль дали Рен. – Мередит.

– Если честно, я начинаю думать, что все эти тайны – не очень хорошая штука.

Мы замкнулись в молчании и принялись смотреть на огонь.

Полночь настала раньше, чем вернулся Джеймс. Александр рухнул на диван и заснул: его лицо посерело, дыхание стало прерывистым, но я с девочками бодрствовал – в беспокойстве и с затуманенным взором.

Когда заскрипела входная дверь, мы резко выпрямились, прислушиваясь к шагам в холле.

– Джеймс? – позвал я.

Он не ответил, но мгновение спустя появился в дверном проеме со снегом, налипшим на волосы и пальто. Два красных пятна горели на его щеках, как будто его лицо нарумянила маленькая девочка, не имеющая чувства меры.

– Как она? – спросил я, бросившись к Джеймсу, чтобы помочь ему снять пальто.

– Они не пустили меня к ней. – Его зубы стучали, когда он говорил, и потому слова звучали прерывисто и с запинкой.

– Что? – спросила Филиппа. – Почему?

– Не знаю. Другие постоянно там шастали, будто они на вокзале, а меня заставили сидеть в коридоре.

– Кого ты видел? – спросила Мередит.

– Холиншеда и медсестер. Они вызвали врача из Бродуотера. Еще там копы. Тот тип, Колборн, и второй, Уолтон.

Александр проснулся. Я посмотрел на него, и он сжал губы в жесткую, мрачную линию.

– Что они делали в лазарете? – спросил он, не сводя с меня глаз.

Джеймс тяжело рухнул в кресло.

– Мне ничего не сообщили. Зато спросили, не в курсе ли я, чем Рен занималась в последнее время.