Потом мы, тихо разговаривая, идем вдоль опушки леса к южному берегу озера. Колборн слушает с неизменным терпением, взвешивая и оценивая каждое сказанное мной слово. Я поворачиваюсь к нему и спрашиваю:

– А теперь студентам разрешено спускаться сюда?

– Мы, конечно, не можем остановить их, но, как только они понимают, что это просто причал и там не на что смотреть, они теряют интерес. У нас больше проблем с чудаками, которые крадут вещи, некогда принадлежавшие тебе.

Это никогда не приходило мне в голову, и я пялюсь в ответ.

– Например?

Он пожимает плечами.

– Старые книги, детали сценических костюмов, групповое фото с твоими однокурсниками, сделанное на фоне декораций. Один снимок мы, правда, отыскали: кстати, у тебя там выцарапано лицо.

Я цепенею, меня охватывает глубокая печаль, и в то же время я испытываю желание рассмеяться. Колборн замечает мое замешательство и добавляет:

– Все не так плохо. Я до сих пор получаю письма, где меня пытаются убедить, что ты невиновен.

– Ага, – говорю я. – Я тоже их получаю.

– Ты убежден?

– Нет. Мне самому лучше знать, что к чему.

Я разворачиваюсь и направляюсь к причалу, который кажется мне слишком коротким. Колборн следует за мной, отставая на шаг. Я обязан досказать ему новую концовку нашей старой истории, но мне трудно продолжать.

Я думаю о прошлом. Тогда, вплоть до Рождества, мы еще могли притворяться, будто все в порядке…

Я иду по причалу, затем останавливаюсь и смотрю на свое отражение в озере. Пожалуй, я хорошо сохранился. Волосы у меня все еще темные, глаза по-прежнему ярко-синие, а тело – стройнее, чем до тюремного заключения. Теперь мне нужны очки, чтобы читать, но, кроме подсевшего зрения и нескольких шрамов, я не сильно изменился. И тем не менее я чувствую себя старше, чем я есть на самом деле. Мне тридцать один, но я готов вести уединенный образ жизни, стать затворником, не обращая внимания на триумфы и трагедии большого мира.

А сколько лет Колборну? Я не спрашиваю, хотя мог бы. Наши отношения не сдерживаются взаимной вежливостью. Мы стоим на самом краю причала и молчим. Запах воды так знаком мне, что я чувствую легкое пощипывание в горле.

– Мы не слишком часто спускались сюда, когда на улице было холодно, – продолжаю я без понукания. – Между Днем благодарения и Рождеством мы сидели в библиотеке Замка. Мы собирались у камина, переписывая монологи и стихи. Когда нас стало шестеро, было легко притворяться, что все в полном порядке. Во всяком случае, некоторое время мы ни о чем не беспокоились.

Колборн задумчиво кивает. Потом выражение его лица меняется, на лбу прорезывается глубокая складка.