Калитка была приоткрыта, поэтому мы беспрепятственно вошли в огород и зашагали по натоптанной земляной тропинке, стараясь не наступать на грядки с салатом и кабачками.

Я заметил блюдечки с молоком, расставленные в разных местах, где было больше солнца. Моя двоюродная бабушка до сих пор верила, что гадюки любят молоко, смешивала его с ядом и расставляла по периметру огорода, чтобы с ними покончить.

Сама бабушка, согнувшись, разравнивала граблями компост.

– Хотите зеленых перцев? – спросила она, завидев нас на тропинке. Голос у нее был звонкий, молодой, какой иногда бывает у крепких столетних стариков. – Придется выкидывать, не успеваю жарить и раскладывать по банкам. На будущий год не стану их сажать.

Моя двоюродная бабушка Фелиса, которой сравнялось сто два года, и не думала помирать. Ее представление о течении времени давно уже отличалось от остальных людей.

Помню, как мой двоюродный дедушка Сиксто умер в восемьдесят девять лет и она овдовела. Во время отпевания Фелиса недоверчиво смотрела на гроб, то и дело повторяя: «Надо же, такой молодой…» Она до сих пор хранила у себя старую одежду, не складывая ее в шкаф: говорила, что будет ее носить, «когда состарится».

– Фелиса, – обратился к ней дедушка. – Унаи хочет задать тебе несколько вопросов. Надеюсь, ты вспомнишь все что нужно и сумеешь ему помочь.

– Конечно, сынок, – рассеянно ответила она, не прерывая работы.

– Бабушка, вы были знакомы с Бланкой Диас де Антоньяна, супругой промышленника Хавьера Ортиса де Сарате?

На мгновение она перестала ровнять землю, подняла очки, которые загораживали ее выпадающий глаз, поврежденный из-за какой-то давней травмы, и принялась пропалывать сорняки, словно ничего другого для нее не существовало.

– А по какому делу ее разыскивают? – спросила она, повернувшись к нам спиной.

– Это связано с ее сыновьями, Игнасио и Тасио. Но я слышал, что много лет назад она приезжала в Вильяверде и спрашивала вас, и вы с ней о чем-то разговаривали. Можете рассказать, что ей было надо? – осторожно спросил я.

– С тех пор столько лет прошло… Я уже почти ничего и не помню.

– Чего именно вы не помните, бабушка? Можете поточнее? – упорствовал я, догадываясь, что передо мной каменная стена.

Из пожилых деревенских людей очень сложно что-нибудь вытянуть. Они пережили войну и сорокалетнюю диктатуру, и все больше молчали или отвечали уклончиво. Благоразумие и осмотрительность у них в крови.

– Унаи, сынок, а не прогуляться ли тебе на кладбище? – прервал мои раздумья дед. – В понедельник дул южный ветер, и цветы у бабушки на могиле наверняка высохли. Можешь их выбросить?