В таких вопросах с ребенком договориться нельзя. Не в том смысле, что это аморально. Это само собой. Нет, я имею в виду, что это невозможно практически. Детская психика не может с этим смириться. А с психикой, как известно, договоры не действуют…

Потом я вспомнил об этом. В девятом классе мы в школе проходили пьесу Островского «Гроза». Как известно, все учителя становятся на точку зрения Добролюбова и утверждают, что изменившая постылому мужу Катерина — это «луч света»… И значит, ее поступок можно понять и в чем-то оправдать.

Естественно, наша старая учительница Берта Карловна говорила о такой возможности оправдания Катерины очень осторожно, мягко, иносказательно — словом, в лучших традициях иезуитской советской школы…

И все же мальчики и девочки в классе доходили до истерики, до пены на губах доказывая обратное. Даже не доказывая — просто кричали остервенело: «Нет, нет, она плохая! Ее нельзя простить! Нельзя такое прощать!»

Берта Карловна очень удивлялась такой категоричности. Она просто не понимала одной простой вещи.

Я-то к тому времени все эти вещи уже прекрасно, к сожалению, понимал и с усмешкой смотрел на кипятившихся одноклассников… Я-то еще и не то видел уже.

А дело заключается в том, что Катерина в «Грозе» — замужняя женщина. А образ замужней женщины у школьника естественно ассоциируется с матерью. С кем же еще? А мысль о том, что мать может изменить отцу — невыносима для ребенка. Пусть даже это уже не ребенок, а подросток.

Так что школьники никогда не согласятся оправдать Катерину. Школьные учителя могут не стараться понапрасну. А если вдруг какой-нибудь десятиклассник скажет, что может оправдать замужнюю женщину, которая завела любовника, пусть не радуются, а скорее тащат его к психологу. У парня тяжелое психическое нарушение на сексуальной почве…

И обязательно стоит поинтересоваться, как ведет себя его мать. И какие именно «фрагменты» ее поведения видел этот мальчик…

— Мы должны с тобой договориться, — сказала мне мама в тот, первый наш разговор, — У меня есть своя комната, и я делаю там ночью, что хочу. А у тебя есть своя, и ты не должен мне мешать. Я же обещаю тебе, что не буду беспокоить тебя… Ты меня понял?

То есть, мама сказала мне, что она будет и впредь продолжать… Это мне было понятно.

С тех пор я словно превратился в мумию. Я так даже и представлял себя мумией. Я просто превратился в безмолвного наблюдателя. Больше мы с мамой об этом не говорили.

Я тогда говорил себе, что мне просто «стыдно» разговаривать с мамой о таком. Я стал мумией. Играл в мумию.