Теперь же я увидел, что она надела туфли на высоченном каблуке и ковыляет на них по кухне.

— Это для красоты, — объяснила мне мама робким голосом. — Сейчас ведь придет Олег, а ему нравится, когда я изящно выгляжу. Он ведь такой молодой, — и мама вздохнула.

На что только она не была готова, чтобы удержать этого гнусного типа! Как она лебезила перед ним, как терпеливо сносила его грубости, его хамство, его измены ей с кем попало…

Нельзя сказать, чтобы он был уж такой глупый человек. Нет, пожалуй, от природы он был довольно умен.

Прежде всего это выражалось в том, что он никогда не лез ко мне. Он почти ни разу не заговорил со мной. Это было очень мудро с его стороны — не пытаться играть какую-то роль в моей жизни.

Мне просто в то время некуда было деваться, и поэтому я продолжал жить дома и оставался невольным свидетелем всего этого непотребства. Но я был весь как сжатая пружина, и лучше было меня не трогать.

Можно сказать, что какое-то время у нас в доме царил «вооруженный нейтралитет». Я был совершенно безразличен Олегу, а сам старался вообще поменьше видеть его.

О, эти случаи, когда я по необходимости заходил в мамину комнату по вечерам! Когда я заставал идиллическую картину, которая, наверное, повергала в сладостный трепет маму… Олег сидел, развалясь в кресле, и смотрел телевизор, а мама в своем коротком халатике, накрашенная, сидела, как собачка у его ног и преданно заглядывала ему в тупые сонные глаза, готовая выполнить любое его желание.

Она даже перестала стыдиться меня. Когда я входил и заставал эту сцену, переворачивавшую мое сердце, и, заикаясь, спрашивал о чем-то, мама даже не меняла своей позы. Так и отвечала мне, припав к руке этого скота и вертя перед ним почти оголившимся задом…

Эта тягостная ситуация все равно должна была рано или поздно разрешиться. Моя психика активно сопротивлялась тому, что происходило. Я должен был взорваться, как взрывается котел, в который накачали слишком большое количество атмосфер…

И это произошло.

В одну из ночей, когда я не спал, события в соседней комнате приобрели слишком бурный характер. Олег с вечера был раздражителен и зол. Он молчал почти все время и только покрикивал на маму, которая буквально сбивалась с ног, обслуживая его за ужином.

— Неси скорее! — бросал он, и мама семенила на кухню, спотыкаясь на своих дурацких высоких каблуках и тряся в вырезе халата обнаженными грудями.

— Пойди, подай пепельницу! — тут же командовал он, и мама бежала за пепельницей.

Вероятно, я уже чувствовал, что что-то назревает, так что сразу закрылся в своей комнате и стал ждать. Интуиция подсказывала мне, что сегодня непременно что-то произойдет и что, вероятно, я сорвусь и сделаю наконец что-то.