— Почему так? — еще более хитро улыбнулся Павел Петрович. — Атеист, что ли? Я думал, атеизм после августа девяносто первого запретили под страхом смерти, — он издевался и не скрывал этого.
— Да нет, — сказал спокойно Павлик. — Просто теперь как телевизор включишь, так на экране бывшие секретари обкомов и члены ЦК со свечками стоят и лбы жирные крестят… Всю жизнь с Богом боролись, а теперь вместо ЦК в церковь ходят. Разве это церковь, куда таких пускают? Нет уж, пускай долгополые без наших денег обойдутся…
Потом Павлик посмотрел на часы и спохватился.
— Уже половина первого, — сказал он. — Пора проводить Марину домой. Отец, машина у тебя на ходу?
Старики переглянулись. Наступила немая сцена. Они что-то хотели друг другу сказать, но не не решились. Зато они поняли друг друга без слов, по выражению глаз. Вот что значит долгое супружество.
— А может быть… — начала мать.
— Ты выпил сегодня, — сказал, прервав ее, Павел Петрович, — Зачем прокурору пьяному по улицам ездить? Мало ли что… Зачем рисковать и нарываться?
Наступила вновь тишина.
— Может быть, Мариночка у нас останется? — наконец решилась предложить мать Павлика и, как бы оправдываясь перед собой, добавила: — Если уж все решено… Да и вам ведь не по восемнадцать лет.
— Если бы восемнадцать было, мы бы не предложили, — строго сказал Павел Петрович.
Павлик посмотрел на меня. Потом все стали смотреть на меня. Румянец залил мои щеки. Я опустила глаза.
Павлик молчал и ждал моего решения. Он один в этой комнате понимал, насколько оно серьезно и неожиданно для меня.
Тикали часы, с реки раздавались гудки и свистки парома. Как написал Блок: «Мчится мгновенный век…»
— Мне нужно только позвонить маме, — тихо сказала я.
Когда мы остались одни в комнате Павла на втором этаже, он тщательно закрыл дверь за пожелавшими нам спокойной ночи родителями, и сказал:
же,— Теперь мы наедине. И ты можешь сказать мне, что ты обо всем этом думаешь.
Он стоял передо мной, как провинившийся школьник. Он ждал любой моей реакции. Конечно, он надеялся на лучшее. Ведь я молчала целый вечер и не препятствовала осуществлению им своего замысла…
— Ну, так что? — нетерпеливо спросил он, видя, что я молчу. — Что ты об этом скажешь?
Я сидела на кровати и качала сползшей с ноги туфелькой. Потом я вспомнила его собственные слова на берегу реки над обрывом, когда я настойчиво добивалась от него каких-то слов. И решила ответить ему тем же.