Надо дождаться, пока отойдут занемевшие на морозе руки — и можно начинать. Искусство оказалось куда сложнее, чем он предполагал, — требует идеального послушания пальцев. Процесс отогревания довольно долгий: пальцы упрямо остаются белыми, как их не три, как ни суй под мышки.

Наконец кончики пальцев порозовели. На всякий случай приложил к губам — достаточно ли теплые.

Можно начинать. Ногтем проверил нож — остер ли — и начал осторожно чинить перо, каждый раз поднося раздвоенный кончик к буквам на листе — не перестараться бы. Буквы должны быть не толще, но и не тоньше, чем в оригинале. Благоразумно купил несколько листов дешевой бумаги. Для упражнений. А именно такой, на которой выводила изящные буковки тонкая рука Магдалены Руденшёльд, он вначале купил только один лист. Потом подумал и купил второй. Мало ли что, случайная клякса, описка — и снова бежать в лавку. Но какой почерк! Видно, домашний учитель не зря получал деньги. Напиши она любовное письмо — разве можно устоять перед таким почерком? И какой контраст с каракулями Туссе… Кардель сказал, что тот переписал список Болина.

Эмиль начал переписывать имена. Сначала подлинные, из тюремного списка, потом те, что значились в списке Ансельма Болина. Медленно, по одному штриху, потом по букве, потом все быстрее и быстрее, пока не научился копировать почерк Магдалены Руденшёльд почти безукоризненно.

Уже в два часа начало смеркаться, пришлось зажечь сальную свечу. Выбрал самую большую — предстояло много часов работы. Но и ее не хватило — Винге просидел почти до утра. Далеко за полночь решился и положил перед собой первый лист дорогой, с затейливым тиснением почтовой бумаги. Написал первую фамилию, всмотрелся, сравнил с подлинником и одобрительно кивнул. Осколки, из которых предстояло возродить сосуд, плотно и без зазора вставали на место. К утру список был готов. Почти одновременно догорела последняя, третья свеча. К потолку потянулась извилистая струйка дыма — будто свеча и в самом деле испустила дух. Винге поплевал на пальцы и пригасил тлеющий фитиль.

Лег, не раздеваясь, на короткую лежанку и тут же уснул под аккомпанемент храпа вдовы за стеной.

Утро он посвятил тому, чтобы состарить письмо. Края за истекшие месяцы замахрились, его наверняка много раз разворачивали и складывали, кое-где должны быть следы грязи. Осмотрел еще раз, стараясь быть как можно более придирчивым. Оделся как можно теплее и вышел на мороз. Кофейни по-прежнему не только закрыты, но и заколочены. Встреча с Карделем назначена в Большой церкви. Многие явились сюда вовсе не потому, что не могут начать день без утренней молитвы, а чтобы укрыться от пронизывающего ледяного ветра. Кое-кто зашел вздремнуть. Сторожа внимательно приглядывают за прихожанами, иной раз и тумака дают тем, кто прикладывается к бутылке или мешает утренней службе плебейским храпом. Репетирует хор мальчиков. Негромко, с перерывами, но даже на пробу пропетая фраза или аккорд отдается в сводах церкви такой небесной гармонией, что и спящие открывают глаза и улыбаются.