Наконец-то! Молитвы услышаны.

— Извини, Туссе… сейчас вернусь. Природа требует поделиться.

Болин встал и захромал к выходу. Туссе, еле сдерживаясь, дождался, пока за стариком закроется дверь, бросился к столу и начал лихорадочно листать заветную папку. Дрожащими руками переворачивал листок за листком, пока не нашел то, что нужно. Вдруг пришло в голову — а что, если открыть окно и сбросить весь бювар? Какая глупость… Вырвал нужную страницу и сунул за отворот жилета.

27

27

Почудилось или на самом деле? Что-то в воздухе. Что-то знакомое, а определить невозможно. Скорее всего, он сам себя взвинчивает. Если долго ждешь в темноте, начинает чудиться черт-те что. Сон разума рождает чудовищ, говорил Сесил. Город понемногу стихает. Пьяницы, покачиваясь, покидают кабаки. А вот и голубой мундир — торопится обойти побольше забегаловок, собрать непременную дань. Кое-где окна еще светятся. Морозные узоры на стеклах выведены будто по лекалу — никакой наукой не объяснишь. Без участия Создателя точно не обошлось. Трактиры превращаются в ночлежки. Бездомные ложатся на пол и жмутся друг к другу; и здесь наука тоже уступает природе, проявляющей необычную снисходительность: тепла, выделяемого стиснутыми телами, гораздо больше, чем сумма слагаемых.

Внизу в переулке хлопнула дверь. Голоса, потом гулкие шаги. Йиллис Туссе, больше некому. Кардель выждал еще несколько мгновений, выглянул из-за угла, убедился, что это и в самом деле Туссе, и пошел навстречу. Тот еще на ходу полез за жилет и поспешил передать Карделю слегка помятый лист, будто бумажка эта жгла ему пальцы.

— Вот. И. Оставь. Меня. В покое. Даешь. Слово? — прозвучало отрывисто, как стаккато в музыке, — на Туссе внезапно напала икота.

Кардель молча кивнул, и Туссе, ни минуты не медля, свернул к Бирже.

«Ну и чертова ночь, — проворчал он про себя. — Но хоть не икаю уже. Бал, надеюсь, не кончился. Успею выпить, а к утру, глядишь, и забуду всю эту историю».

Кардель поднялся еще немного по крутому переулку. Скоро направо — и почти дома, в Скорняжном. Но внезапно остановился. Время уже позднее. Те немногие фонари, что фонарщики соблаговолили зажечь, уже исчерпали запас масла. Но один на углу Большой Восточной еще горит, и он неосознанно, как мотылек, пошел к нему. Приложил лист к груди и единственной рукой расправил, как мог. Пришлось подождать — глаза не сразу различили заковыристый почерк в свете фонаря. Даже для привычного к чтению человека задача непростая. Фонарь — всего-то цинковое ведро с дыркой на боку, подвешенное на кронштейне с крючком. И дырка маленькая, иначе пламя погаснет при первом же порыве ветра. А так горит, но качается, и приходится все время искать место, куда упадет свет. Кардель и так-то читает медленно, а тут еще эти красивые завитушки — поди догадайся, к какой именно букве они присобачены.