— Я все читал, — откликнулся детина, пьяно раскачиваясь на стуле, — ты мне мозги не цементируй!

«Какие ж это пять тысяч? — подумал Кротов. — Это все тридцать, экая каменюга из золота... Не надо, не надо мне все это затевать. Еще года три, ну пять пройдет, насобираю песка, зато буду чистый, не поволоку на себе новое дело... Хотя какой чистый? То одного из наших схватят, то второго...»

Кротов дождался, пока буфетчик принес на стол колбасы («Сукин сын, не салями это, полукопченая, за три девяносто»), шампанского и бутылку коньяка «Арарат» с открытой пробкой («Портвейн с водкой налил, гадюка, — беззлобно подумал Кротов, — и надо ж так работать, а?! Хотя что ему? Человек без прошлого, ему все можно, в нем страха нет»), только после этого получил свое шампанское, но уезжать не стал, попросил кофе, сел рядом с Пат и Паташоном, кофе пил медленно, слушал.

Потом напрягся весь: шаги, голоса, много шагов, как в коридоре мюнхенской тюрьмы, только голоса отчего-то веселые, пьяные голоса, русские, немцев не слышно, что за напасть, ты что, Кротов, ты себя держи в уме, ты чего это?!

Понял: какой-то самолет прорвался, сел, пассажиры валят.

Действительно, пришло человек двенадцать — маленький самолетик пришел, этому видимость нужна не такая, как Туполеву, этот хоть в лесу сядет. Сейчас гульба еще пуще пойдет, только пусть бы этот детина карлику самородок отдал! Отдаст — ему сейчас кураж нужен, он стол хочет держать. Он же такой здоровый, спокойствие в нем одно, что ему самородок?! — камень. Был и не был, все равно ведь за рубли отдаст, этому зелененькие не нужны, зачем ему доллары?! И действительно — отдал.

После этого детина повелел буфетчику сдвинуть столы, потребовал «дюжину», откуда выражение-то узнал такое. Кротов от отца лишь слыхал, когда тот о былом вспоминал, ведь верно, — «родимые пятна капитализма живучи», а может, детина книжки про историю читает, есть такие чудаки, с виду — балбес, а в голове много держит.

Кротов пересел за сдвинутые столы, когда все приняли уже по второму стакану, шум стоял, галдеж и знакомых начали искать.

Перебросился парой слов с карликом. Тот осоловелый был, однако ехать отказался: может, еще улечу, в море хочу купаться, желаю в соленом море кости отогреть.

Когда объявили, что рейс перенесен на утро, малыш решился-таки ехать. Кротов его под руку повел вниз, внутри колотило — знал, что сейчас предстоит, такого уж сколько лет не было, к старому-то прикасаться — страх...

Вывел малыша, а тут диспетчер, Роман Иванович, женщину с двумя грудными подвел: