На нескольких коробках значится имя Ноя. Из одной такой торчит не влезшая до конца одежда.

– Им нужно отнести все это в Армию спасения, – бормочу я.

Мое мнение привлекает пластиковый контейнер, доверху забитый фотографиями. Когда я открываю крышку, несколько падает на пол.

Я присаживаюсь на корточки и принимаюсь их подбирать. Внутри контейнера – большая обувная коробка. На нее приклеен кусок клейкой ленты, на которой бегло нацарапано: «Джонатан». Я судорожно вздыхаю, сначала боясь даже снять с нее крышку.

Некоторые фотографии, которые я успела рассмотреть, сняли еще когда Шарлотта была беременна, и мне становится не по себе, когда я вижу ее сияющую улыбку, и то, как она мирно складывает руки на растущем животе.

Есть тут и пара фотографий Шарлотты вместе с моим отцом. Иногда он улыбается, иногда стоит чуть в стороне с отчужденным видом.

Но больше всего меня потрясает содержимое большого коричневого пакета. Знаете, говорят, что одна фотография может стоить тысячи слов? Так вот, эти стоят целого миллиона.

На каждой фотографии запечатлена избитая Шарлотта. Я вижу ее тело с разных ракурсов, неизменно покрытое синяками и ранами. Сняты они на старый полароид, и большинство из них она явно делала сама. Под каждой фотографией стоит дата, никаких подписей – изображенное на них насилие говорит само за себя.

На нескольких фото – ее покрытое синяками лицо. Во рту у меня становится сухо, словно я жую вату. Некоторые были сняты во время беременности: на них отчетливо различим выпирающий живот. Тело покрыто синяками и следами укусов.

Я прячу лицо в ладонях. Даже не знаю, что хуже, – то, что мой отец занимался домашним насилием, или то, что его посадили, а я теперь пытаюсь его оправдать. Во мне поднимается гнев. Я захлопываю крышку с такой яростью, словно пытаюсь оградиться от этих болезненных воспоминаний прошлого.

На очереди старые ежедневники Шарлотты, и в них описывается более счастливое время. Письмо о ее зачислении в колледж, голубые ленточки из старшей школы. Судя по записям, она была крайне неплоха в спринте. Я пораженно смотрю на ее результаты в беге на километр. Мой рекорд куда как плачевнее.

Я закрываю контейнер и ставлю его на место. Тут больше нет ничего интересного, кроме старых книжек, и я принимаюсь рыться в противоположном углу подвала. Там я нахожу нечто, больше напоминающее город-призрак: какие-то крупные вещи, накрытые пропахшими плесенью простынями. Мне становится любопытно, и я вытаскиваю наружу тот предмет, который на вид меньше, остальных.

Это детская кроватка, понимаю я, на секунду утратив способность дышать. Когда-то она успела намокнуть – потому что сейчас дерево потрескалось, а местами и прогнило. Там же стоят коробки с детской одеждой, погремушками, старыми бутылочками – некоторые почему-то без сосок.