Люстра, похожая на сеть, полную аметистовой рыбы, вспыхивает, наверху темно, но аспирант уже видел край знакомого платья, он мурлычет, стоя под лестницей, но ответа нет, слышно только тяжелое дыхание и размеренный скрип маятника. Так проходит некоторое время, он говорит, но не получает ответа, в камине пылает огонь, гостиная залита мглистым розовым светом, за окном зима.

Радин почувствовал, что вода остыла, и выбрался из ванны. Завернувшись в полотенце, он взял сигареты и снова вышел на галерею, надеясь, что строители ушли выпить кофе. Во дворе и вправду было тихо, только двое мужиков топтались вокруг стены, пытаясь закрепить на ней складную лестницу.

Малу стоит в аттике, закусив губу до крови, ярость раздувает ей горло. Тем временем аспирант теряет терпение и делает несколько шагов по ступенькам. Я видел эту лестницу и поднимался по ней. Уверен, что хозяину она нравилась, он видел в ней подъемный мост, корабельные сходни или чугунную спираль в башне из темного дерева.

Каким был звук его падения? С тех пор как внизу хлопнула дверь, прошло минут пять экранного времени. Но студента уже нет, он переходит по мосту через реку Смородину. Малу осторожно спускается, выходит из темноты на свет, в точности как Хейворт в «Гильде», одна рука на перилах, другая придерживает подол. Кровь стоит на полу просторной черной лужей.

Малу склоняется над телом и ловит себя на том, что вспоминает старый рецепт: перекись водорода с несколькими каплями аммиачной воды, пропитать стопку салфеток, накрыть пятно на мраморе и оставить на сутки. Потом она слышит, как в замочной скважине поворачивается ключ.

Лиза

Художник должен опасаться шести духов, сказал Понти, когда мы обедали на крыше, сидели за трубой с двумя тарелками каштанового супа. Суп был принесен его рабыней в судке, завернутом в толстое полотенце. Шесть духов, сказал Понти, вылавливая каштан из крема, суци, дух развязности, цзянци, дух кустарщины, еще есть дух горячности, дух небрежности, дух женской спальни, и шестой, который я не помню.

Я могу быть развязен, горяч, небрежен, слаб, как женщина, сказал он потом, но ремесленничества я не терплю. И ты не терпишь. Я хотел бы иметь такую дочь, чтобы научить ее всему, что я знаю.

Дочь? Когда мы с Понти в первый раз показались на людях, мне казалось, что я веду под руку своего слепого отца. Мы шли по коридору отеля, направляясь в кабинет администратора, и он на самом деле опирался на мою руку. В такси по дороге на вокзал он сказал мне, что теперь моя жизнь в его руках, как полусгоревшее полено в руках матери Мелеагра. Я увидела в зеркальце насмешливые глаза шофера, который тоже не понял, о чем речь, и подумала, что Понти стареет и становится велеречивым.