Доменика

Мне кажется, в этой церкви всегда идет дождь. Такой шелестящий звук высоко под куполом, особенно когда приходишь после мессы и люди уже разошлись. Я пришла рано утром, и там никого не было, кроме служки, возившегося у алтарной преграды. Может, здесь есть потайные медные трубки, ведущие в недра храма, – так вавилонские священники заставляли своих идолов говорить.

Я села в последнем ряду, сняла туфли и поставила босые ступни на молитвенную скамеечку. Я еще в детстве знала, что молиться стоит только своей святой, а всем подряд – это значит никому. Святой отец считает меня язычницей, но деревянную Доменику в нишу все же поставил. Хотя и подальше от глаз.

Помню, как я не смогла заплакать в день твоих похорон, стояла там, прижав руки к лицу. В такой же позе на плите стоял ангел каррарского мрамора, заказанный у твоего бывшего однокурсника. Кладбищенские каштаны в ту осень поразила чума, они облетели слишком рано. Я смотрела в землю, потому что все ждали от меня слез, а их не было.

Падре взял меня под руку и шепнул, что приход совершил чудо, добившись разрешения на похороны. Этот случай можно толковать двояко, шелестел он мне в ухо, были люди, которые протестовали, но церковь их усмирила. От падре пахло лакрицей и влажным сукном. Почему вы не плачете, спросил он, когда я наконец посмотрела ему в лицо. Потому что я не видела его мертвого тела! Я хочу увидеть его, чтобы слезы освободились. Что же, теперь они освободились.

Завтра все увидят твои настоящие работы, даже если это развалит аукцион, денег не будет ни копейки, а хозяйка галереи откусит мне голову. Придется продать виллу, где на кухне к стене привинчен старинный ящичек для счетов, и он так ими переполнен, что и марку туда не втиснешь. Прежняя жизнь представляется мне чем-то вроде корзины сказочного короля, где еда появлялась сама собой, стоит хлопнуть крышкой, теперь я уже полгода живу непонятно на что.

Я знаю, что у нас есть деньги в банке, но их отдадут только через год после твоей смерти – первой смерти! – потому что тело так и не нашли. Таков закон о наследстве в этой стране, и если бы я позвонила в полицию, когда нашла тебя в мастерской, то закон мог повернуться ко мне самым острым своим углом.

Первое, что я почувствовала, увидев тебя сидящим в кресле с запрокинутой бритой головой, – это ярость. Что, черт возьми, ты сделал со своими волосами? Ты снова сумел меня обмануть, шмыгнул в траву, как ящерица, оставив мне безжизненную шкурку. Ты хотел умереть понарошку, но умер на самом деле.

Я хотела видеть твое мертвое тело, и я его увидела.