— Где? — не поняла она.

Видимо, как и я, думала о другом.

— В каюте Рохлина?

Она пожала плечами.

— Зачем там будет кто-то убирать? Что у меня — у самой рук нет? Это вы привыкли к горничным.

— Так никто не делает, — возразил я.

— Почему? — удивилась она. — Что за чисто мужская точка зрения? — она убрала волосы на затылок и стала ужасно, пронзительно красивой. — Вообще-то, горничная там пыталась навести порядок, но я сказала ей, что это лишнее. Она, кстати, сказала, что многие женщины сами убираются в своих каютах: Вероника, Ольга, Стелла твоя любимая…

— Почему обязательно моя? — растерялся я. — Да еще — любимая?! Перегрелась на льдине?

— Вероника убирает в своей каюте? — задумчиво проговорил молчавший до сих пор Сюткин. — Уважаю. Не всякая актриса на такое способна.

— Она не просто актриса, — сказала Рябинина. — Она — советская актриса. Этим просто все сказано.

— Да, — кивнул я. — Советские люди впереди планеты всей. Знакомо.

— Причем тут это? — сказала Рябинина. — Я имею в виду элементарную скромность. Впрочем, тебе, Лапшин, этого не понять…

Разозлился я ужасно, и только этим обстоятельством можно объяснить то, что я сказал дальше:

— А может, они с Вячеславом Сергеевичем презервативы прячут, а?

Да, шутка была явно не из моего репертуара, заимствованная из подворотни. Они даже отвечать не стали.

Костя ушел под воду, оттолкнулся ногами от бортика и уплыл от греха, видимо, подальше. Рябинина тяжело вздохнула, будто имела дело с безнадежно больным и, откинувшись на спину, медленно поплыла вдоль пенопластовой дорожки.

Чувствовал себя я очень скверно.

4

4