Она медленно покачала головой.

— Ты нес это своему шефу? — спросила она. — Он уже видел это?

— Да. Нет.

— Что это значит, Лапшин? — устало переспросила она меня. — Что означают эти «да» и «нет»?

— Да — это в смысле, что я нес эти снимки Павлу Степановичу, — объяснил я. — Нет — в смысле, он их не видел.

— Понятно.

И она замолчала, что-то обдумывая.

— Ты вляпался, — сказала, наконец, она.

— Знаю.

— Что ты собираешься делать?

— То же, что и до встречи с тобой. Собираюсь показать это шефу и писать статью.

— Какого рода?

— Пока не знаю. Слово за слово, что-нибудь, да получится. Сама знаешь.

Это было неправдой, но она кивнула. Журналист всегда знает, что и о чем он собирается писать. До того, как выведет ручкой или напечатает на машинке первое слово. Это закон профессии.

Вдруг Рябинина выкинула нечто такое, чего я от нее никак не ожидал. Она снова встала, положила мне на плечи руки на виду у всех присутствующих и, никого не стесняясь, сказала довольно громко:

— Лапшин. Я дура. Возьми меня обратно. Я буду хорошей. Обещаю не портить тебе нервы.

Я наклонился к ее уху и прошептал.

— А носки мои стирать будешь?

Она ответила мне, шепча в мое ухо:

— Ни за что.