Мы все дальше углублялись в лес, и я шел и просто наслаждался его болтовней, думая о том, как, наверное, радостно жить в мире, где все сопровождается восклицательными знаками.

На содержание его возгласов я не обращал особого внимания до тех пор, пока не услышал:

– Пап, гляди, сколько стервятников!

Я действительно увидел семь или восемь американских грифов – с лысой головой и кривым, загнутым книзу клювом, – нависших над какой-то мертвечиной.

– Ого, – сказал я, просто потому, что именно это сын хотел от меня услышать.

Сэм остановился. Я подошел к нему и положил руку на плечо, словно пытаясь показать, что он в безопасности. До птиц было еще футов двести. Они наслаждались обильным завтраком, которого хватило бы на всех.

Я предположил, что это олень, потому как в наших краях не было других крупных зверей, способных привлечь такую стаю. Но что они клюют, сразу понять было невозможно. По крайней мере, поначалу.

Затем одна из птиц отлетела в сторону.

И я увидел пару стоптанных кожаных мокасин.

Мне понадобилось не больше четверти секунды, чтобы встать перед Сэмом и загородить ему обзор.

– Ну ладно, малыш, – сказал я, подхватывая его на руки и направляясь в противоположную сторону, – пора возвращаться домой.

Полагая, что это игра и я всего лишь хочу немного подурачиться, Сэм захихикал и стал вырываться.

– Ну па-ап!

– Мама вот-вот встанет. А поскольку записки мы ей не оставили, она будет волноваться.

– Из-за Эммы?

– Что ты имеешь в виду, «из-за Эммы»? – спросил я, хотя прекрасно понимал, что он хотел сказать.

– Со времен Эммы, – сказал он, говоря о сестре, будто об историческом событии, – мама всегда нервничает, когда меня нет рядом.

– Да, дружок, из-за Эммы.

Обратный путь был долог. Я пробирался через подлесок, а пятьдесят фунтов Сэма тянули меня вниз дополнительным грузом. Выбравшись из леса, я посадил его на плечи и оставшееся до дома расстояние преодолел размашистым шагом.

– Хочешь опять поиграть в гонки? – спросил я, опуская его на пол в гостиной.