— Однако вы повторяетесь.
— Я делаю свое дело, Кендрик. Вот как называется эта жесткая игра.
— Вы убогая посредственная личность, вот вы кто.
— Значит, мы друг другу не понравились. Ну и что? Это вовсе не сделка…
— Я это понял, — согласился Эван.
— Пошли.
— Не так быстро, — твердо ответил Кендрик, отворачиваясь от Дэнисона и направляясь к окну, как будто кабинет принадлежал ему, а не этому человеку президента. — Так каков же сценарий? Ведь это термин, верно?
— Что вы имеете в виду?
— Что вы от меня хотите? — спросил Кендрик, выглядывая на лужайку перед Белым Домом. — Если вы занимаетесь умственным трудом, зачем здесь я?
— Потому что игнорирование наших требований приведет вас к обратным результатам.
— Правда? — Кендрик опять повернулся лицом к начальнику штаба Белого Дома. — К обратным результатам?
— Вас должны признать, разве это недостаточно ясно? Он не может просто сидеть и делать вид, что вы не существуете, ведь так?
— А, я понимаю. Скажем, во время одной из его занимательных, но не слишком просвещающих народ пресс-конференций кто-нибудь упомянет мое имя, что теперь неизбежно. Он же не может сказать, что не уверен, за кого я играю — за муравьев или за гигантов?
— Ты понял. Пошли. Я буду направлять разговор.
— Вы хотите сказать, что будете контролировать разговор, не так ли?
— Называйте это как хотите, конгрессмен. Он — самый великий президент двадцатого столетия, и не забывайте об этом. В мои обязанности входит поддерживать статус-кво.
— Зато в мои обязанности это не входит.
— Нет, черт побери. Это общие наши обязанности. Я участвовал в сражениях, молодой человек, я видел, как люди умирали, защищая наши свободы и образ жизни. Говорю вам, это было священное зрелище! И этот человек, этот президент вернул ценности, которых нам так не хватало. Он повернул развитие нашей страны в нужном направлении только силой своей воли, своей индивидуальности, если хотите. Он самый лучший.
— Но не обязательно самый умный, — перебил Кендрик.
— Это не значит плохой. Галилей был бы паршивым Папой и никчемным Цезарем.