– Пока я понимаю только то, что тот парень собирается кого-то из вас убить. Я видел, что кто-то ударил его по голове. И заметил на полу утюг. Это вы?

Она отвела взгляд, но ничего не ответила.

– Понятно, – сказал Нката. Потом повернулся к Халиме. – Оставите нас на минутку?

Халима, кивнув, вышла в коридор, оттуда – в другую комнату, вероятно спальню, и закрыла за собой дверь.

Нката достал из кармана то, что заставило его еще раз прийти к Монифе: копию страницы из журнала записей клиентов. Развернул ее, сел в кресло и разгладил лист у себя на колене.

– Прошу вас взглянуть. Видите, это ваше имя. А рядом, в скобках, другое – Симисола, которое вы уже упоминали. Видите?

Монифа послушно посмотрела на список. Потом кивнула.

– В прошлый раз вы сказали мне, что пришли забрать деньги. Но не объяснили, за что они были уплачены. – Не ожидая ее ответа, Уинстон продолжил: – Но присутствие этого имени – Симисола – рядом с вашим, в скобках, приводит меня к выводу, что на процедуру записана именно она. Я правильно понимаю?

Монифа молчала, снова опустив взгляд.

Нката наблюдал за ней, понимая, что она, возможно, их последняя надежда выяснить, что происходило в клинике, располагавшейся над магазином игрушек и книг. Ни одна из женщин, имена которых они нашли в журнале, не подтвердила информацию, что в клинике делали женское обрезание. Тот, кому принадлежала клиника, вряд ли туда вернется, но Лондон – большой город, и через несколько месяцев – а может, и раньше – заведение вновь откроется в другом месте.

– Вы надеетесь, что вам позвонит Эстер Ланж – Мёрси Харт, как я вам уже говорил, – из клиники на Кингсленд-Хай-стрит, – сказал Нката Монифе. – Но вы должны знать: кто бы ни сделал это с Симисолой и что бы вы ни планировали, это незаконно. Если вы это сделаете – неважно где, – то окажетесь в тюрьме. Или ваш муж. Или оба, в зависимости от приговора. Вы засветились. Мы точно знаем, где вас искать. Любая попытка причинить вред дочери приведет к тому, что вас арестуют, а ее отправят в приют. Вот что я вам скажу: мне кажется, вы желаете Симисоле добра. Но выбрали не лучший способ. «Добро» для Симисолы не имеет никакого отношения к ее обрезанию.

Монифа снова посмотрела на него. Казалось, она пытается прочесть его мысли. Потом ее взгляд переместился на окно, по-прежнему закрытое шторами. Она долго смотрела на них, словно могла видеть верхушки деревьев, из-за жары и засухи раньше времени ронявших листья. Наконец заговорила – так тихо, что Нката с трудом разбирал слова. Он подвинул кресло к оттоманке, на краю которой сидела Монифа, подтянув колени к груди.