Желтый каподастр, обклеенный маленькими наклейками, приветливо глядел на хозяина с грифа гитары.

— Черт, ну конечно. Я же никогда не снимаю его.

— Милый, ты устал.

— Я не устал… Я не должен уставать, Грейс! У меня нет времени на усталость, нет времени на отдых. Я должен играть. Я должен играть каждый день, я должен опять стереть всю кожу на пальцах. Я должен играть, Грейс! Но я не могу, я не могу! — шептал Осборн, с каждым словом говоря все громче и громче, в конце сорвавшись на глухой и хриплый крик.

Он поднял голову к потолку, но сразу же опустил. В уголках глаз сверкнули капли. Хотел было поправить куртку на плечах, но скинул ее еще на входе. Поправлять нечего. Ему просто холодно.

— Знаешь, что вертится у меня на языке весь день? — прихмыкнул Осборн.

— Что?

Он криво улыбнулся, потянулся, подключил гитару к комбоусилителю, который стоял напротив кровати, и, настроив звук потише, казалось, сосредоточившись, закрыл глаза и начал играть. Играл долго, нащупывая аккорды, зажимая баррэ25, будто бы подбираясь к истинному звуку, а потом, как ни в чем не бывало, тихо начал подпевать:

— Osbourne lost his mind. Can he see or is he blind? Is he alive or dead? Has he thoughts within his…

Осборн распахнул глаза.

— Грейс, что я пел?

— Iron man, — тихо ответила Грейс.

— Black Sabbath?

— Да.

— Да какого черта…

Грейс помнила: «Iron man» — любимая песня мамы Осборна. Первая песня, которую Осборн выучил. Первая песня, с которой выступил перед семьей. Песня, которую по приезде в Ластвилль возненавидел.

— Я ведь умру, Грейс, — прошептал вдруг Осборн.

Смерть — не что-то запретное для Грейс. Смерть — это просто смерть, на которую у каждого свои планы. Но от шепота Осборна у нее по спине побежали мурашки.

— Мы все, милый.

— Нет, я не об этом. — Осборн медленно покачал головой и аккуратно, не как прежде, отложил гитару на кровать позади себя. — Я умру. Наверное, скоро. Нет смысла больше ждать.