Вдруг Осборн аккуратно перевернулся. Он был будто прозрачный, каждый напряженный нерв виден. Казалось, еще немного и оторвется от тела, взлетит к потолку и сольется с кумирами в единое. Осборн прошептал:

— Я мечтаю, чтобы смерть расставила все по местам. Чтобы я умер, а люди наконец дали мне имя. Чтобы они сказали, кто я. Пусть напишут на моем памятнике, кто я. Пусть на поминальном вечере скажут, кем я был. Пусть они оценят мою жизнь, потому что я не понимаю ничего.

— Мы все не понимаем, — прошептала Грейс.

— Когда-то нас всех ждет одно и то же, — сказал Осборн и вымученно улыбнулся.

Любить ближнего своего, как бы сложно ни было. Вот о чем говорил Джексон. Принимать любимых такими, какие они есть, и делать все, чтобы они были счастливы. Любовь ради любви. Вот смысл.

— Когда ты проснешься, все будет иначе. Я тебе обещаю, — прошептала Грейс и погладила его пальцем по щеке.

— Ты не волшебница, Грейс. — Улыбнулся Осборн и закрыл глаза.

— А ты поверь в эту фантазию и сделай ее настоящей.

— Как скажешь.

Осборн расслаблялся под ее прикосновениями, совсем другими, будто невесомыми, горячими, а Грейс долго-долго смотрела на него, запоминала каждую черту лица, каждый изгиб, каждую родинку. Он очень изменился за последние два года. Вырос на ее глазах, под ее прикосновениями. Любовь Грейс была живительной влагой.

— Почему ты такая? Почему мне только с тобой так… спокойно? Я только с тобой могу говорить. Я больше никого видеть не хочу. Почему? — тихо спросил Осборн, погружаясь в сон.

— Потому что я люблю тебя.

— И я тебя, но ты ведь не такая, как я.

Грейс гладила его по голове и улыбалась.

— Я — Бог.

— А я? — спросил Осборн и зевнул.

— И ты. Конечно ты тоже, милый.

— Мы оба? — прошептал Осборн, улыбнувшись, но не открыв глаз.

— Мы все, милый. Мы — новые Боги. И мы тоже можем устать.

— Значит, отдых? — прошептал он, окончательно пропав.