Губы Рыкованова дёрнулись и дыхание стало сиплым. Узнал.

— Что, Кирюша, соскучился? — спросил он, держа нож и вилку вертикально, словно готовился к нападению.

— Не так, как ты по мне, Анатолий Петрович, — ответил я сразу переходя на ты. Невозможно выстрелить в того, кому привык выкать.

Я опустился на стул. Он знал, что под столом я наставил на него пистолет: об этом ему рассказал вкрадчивый металлический звук, с которым опустился рычажок предохранителя.

Он ухмыльнулся. Скалистая голова мерно качалась. От него шёл знакомый запах пота, который внушал многим бессознательный страх и погружал в раболепие. На его оспенном лице свернуло подобие улыбки. Дерзость подчинённых его забавляла, как веселят кота трепыхания мыши с перекушенным хребтом.

Дверь основного зала приоткрылась. Вошёл молодой сутуловатый официант, долговязый, как богомол. Моё появление его удивило, но не настолько, чтобы задаваться этим вопрос всерьёз. Его волновало лишь, нести ли ещё приборы. Он вопросительно смотрел на шефа.

— Ваня, не сейчас! — отмахнулся Рыкованов.

Ваня дрогнул, ссутулился ещё сильнее и задом нащупал дверь.

— Ты чего хочешь, Кирюша? — проговорил Рыкованов, языком вычищая мясо, застрявшее в зубах.

От слегка отстранился от стола, но руки оставлял на виду. Он знал, что я среагирую на любое резкое движение.

Я выложил телефон Эдика, всё такой же грязный, каким мы его нашли. Рыкованов глянул без интереса.

— Что это? — спросил он.

— Это доказательство, что Самушкин был в зоне, — я стукнул ногтем по экрану. — Здесь последняя видеозапись, треки, переписка с заказчиком. Я мог бы доказать, что не убивал его, но ты ведь, Анатолий Петрович, и так это знаешь. Знаешь ведь?

Он отложил нож. Жирные пальцы взяли телефон, и на пыльном экране появились овальные отпечатки.

— Предъявить хочешь? — спросил он разгорающимся голосом. — Это ты зря. Я твоих дел не касаюсь. Иди вон к следователю и там исповедуйся. А лучше исчезни. Беги, Кирюша! Даю тебе последний шанс. Они там с тобой церемохаться не будут. Ты нюх потерял или не замечаешь, что вокруг творится? На хер ты им живой не упёрся!

Он поймал волну и спешил сбросить с себя ту позорную скованность, что овладела им в первые минуты. Мои претензии оказались мелки и предсказуемы, и он успокоился, обмяк, вытер рот салфеткой и оставил на ней красноватый след. Он дёрнулся, чтобы встать, но глушитель упёрся ему в колено.

— Цы-цы-цы, Анатолий Петрович, — покачал я головой. — Давай без резкости. Ранения в живот самые болезненные. Да ты в курсе.

Лицо его потемнело, и запах стал опасным. Направленный на него ствол был лишь зубочисткой, которой я пытался напугать медведя.