Но мои попытки уехать спотыкались о внезапные дела или стечения обстоятельств. Я готовился к этому, словно к прыжку в ледяную воду, надеясь, что после первого шока моя новая жизнь перестанет казаться колючей, как неудачный свитер. Но сам этот момент разрыва, сама мысль о том, что я пересекаю границу города в последний раз, не укоренялась во мне. Она казалась чем-то умозрительным, фантастическим и почти плакатным. Я видел повторяющийся сон: в нём я был где-то в Европе, только она не отличалась от Челябинска. Я знал, что где-то за углом должен быть католический храм или старое кладбище, но видел лишь пятиэтажки и трубы. Никто, кроме меня, не замечал этой подмены. Челябинск был единственно возможным миром, и куда бы я не пришёл в своём сне, я видел только его дымные лапы.

Я думал о том, чтобы опубликовать запись, сделанную Эдиком. Странно, но мы стали невольными союзниками. Мне казалось, что, увидев ролик, люди пробудятся и поймут подноготную этой войны. Но у меня не было надёжного канала распространения: все крупные СМИ и паблики контролировались государством или «Чезаром». Но не это главное. Я вспомнил себя: если тебе, Шелехов, понадобилось столько времени, чтобы разобраться в смысле этой записи, то какие выводы сделает накрученный пропагандой обыватель? В эту запись поверят те, кому не нужны лишние доказательства тщетности этой войны, остальные её либо проигнорируют, либо позволят дикторам с телеканалов развенчать ролик Самушкина как ещё один плохо сделанный фейк западных разведок. Пропаганда в своём угаре унеслась уже далеко от идеи грязных бомб: теперь мы боролись с целой сектой учёных-садистов, которые разрабатывают в Казахстане химическое, биологическое и даже генетическое оружие.

Сводки с фронтов становились всё более тревожными. Казахские телеграм-каналы писали, что наступление захлебнулось. Интенсивность первых прорывов и неожиданное сопротивление сарматов, которых ещё вчера считали дикарями и конокрадами, измотало нашу армию. Линия фронта растянулась на сотни километров и провисла, как брюхо старого пса. Созданные для быстрой операции резервы подходили к концу: многие соединения остались без боеприпасов, еды и топлива.

Но в Челябинске мало что напоминало о трагедии. На стенах театра Оперы и балеты висели призывы бить Орду, которую художник изобразил в виде моря оранжевых светлячков: узких и хищных глаз, выглядывающих из черноты. На Кировке шли гуляния, в кафе не было свободных мест, а под первое сентября тесно стало и в супермаркетах. В первые дни осени на всех центральных улицах одновременно стали класть новый асфальт, породив невиданные для Челябинска пробки, демонстрируя галоп, с которым Россия неслась к новому миропорядку.