— Не называйте меня так, — капризно говорю я. — Мне неприятно.

Она пожимает плечами, словно ей все равно. И тут мне становится не по себе. Я снова припадаю к окну глотнуть свежего воздуха. Но напрасно: свежестью там и не пахнет. Интересно, далеко ли отсюда до Холиуэлл-стрит?

— Мне тут не нравится, — говорю я, оборачиваясь к женщине. — Нельзя ли дойти пешком?

— Пешком, в таких тапках? — Она фыркает. Выглядывает в окошко. — Вот Кэмден-Таун, — говорит она. — Еще ехать и ехать. Так что сидите спокойно и будьте умницей.

— Почему вы так со мной говорите? — возмущаюсь я. — Я не ребенок!

И снова она пожимает плечами. Мы едем дальше, но теперь уже без остановок. Так проходит, наверное, полчаса, дорога все время идет в гору. Уже стемнело. Я начинаю волноваться. Уличные огни и витрины лавок остались позади, теперь по сторонам дороги одни глухие стены домов. Мы сворачиваем за угол — на этой улице дома еще более неказистые. Подъезжаем к большому серому дому. У крыльца фонарь. Девушка в рваном переднике тянется со свечой, пытается его зажечь. Поперек стекла трещина. Улица пустынна и безмолвна.

— Что это? — спрашиваю я у женщины, когда карета останавливается и ясно, что дальше не поедет.

— Это ваш дом,— отвечает она.

— Гостиница?

— Гостиница? — улыбнувшись, переспрашивает она. — Ну, можно и так назвать. — Тянется к дверной щеколде.

Я хватаю ее за руку.

— Погодите, — говорю. Теперь я по-настоящему испугалась. — Что вы задумали? Куда мистер Хотри велел вам ехать?

— Как куда — сюда!

— А здесь — что?

— Дом, что же еще? Какая вам разница какой? Тут вам и ужин будет... Да отпустите же меня наконец!

— Не отпущу, пока вы не скажете, где я.

Она пытается вырвать руку, но я не отпускаю. Наконец отвечает сквозь зубы:

— Это дом для благородных дам, таких, как вы.

— Как я?

— Как вы. Для бедных, для вдовых — да, небось, и для нехороших. Ну же!