Я стояла в темноте у живой изгороди и глядела на наш дом. Несмотря на то, что я позаимствовала одну из шалей Марии, я замерзла так, что меня трясло.

Свет горел в кухонном окне и в комнате Винсента. Квадраты теплого света лежали на покрытой комьями глины лужайке, окрашивая торчащие кое-где кочки в золотисто-желтый цвет.

Я бросила взгляд на часы: было полдевятого. Папа, очевидно, укладывал Винсента спать.

Через некоторое время свет в его окошке погас.

Я топталась на месте, прислушиваясь, не идет ли кто, но все было спокойно. Мария была в двух часах пути по морю, да и в целом – мимо нашего дома почти никогда никто не ходил.

С чего бы? Этот дом ведь стоял на самом краю света.

Через пару минут в кухонном окне возник темный силуэт.

Папа.

Он стоял совершенно неподвижно и, казалось, вглядывался в темноту. Я приподняла ладонь, зная, что он все равно меня не видит.

«Осталось немного, – подумала я. – Не больше получаса».

Временами приходилось долго дожидаться, пока Винсент наконец угомонится – по вечерам он бывал беспокойным и тревожным. Но уж если он заснет, разбудить его становилось не так уж просто. Можно было спокойно пылесосить, смотреть телевизор или слушать музыку, совершенно не боясь его потревожить.

Папин силуэт исчез, а я осталась стоять. Пытаясь согреть руки, я засунула их за пояс джинсов. Потом принялась ходить взад-вперед, изредка бросая взгляд на усадьбу. Она была погружена в темноту – кажется, семейства де Вег дома не было.

Я снова взглянула на часы: половина десятого.

Открылась входная дверь.

Сердце сделало сальто в груди, и я шагнула в сторону дома.

Время пришло.

Папа втащил меня внутрь, едва я показалась на пороге. Снял с меня шаль и кожанку и повесил в прихожей.

– Он спит? – прошептала я.

– Как убитый.