– Мы ведь не виноваты в потере твоего голоса и конца карьеры. Тебя никто не заставлял пить коньяк, чтобы скрыть хрипоту после болезни, и сразу же выходить на сцену, – он заносчиво усмехнулся. – Можно было перенести выступление, но ты решил поиграть со своим здоровьем и стал тем, кем стал.

– Мой голос начал теряться, когда мама ударилась головой, и окончательно покинул меня, когда отец лишился театра, а не потому, что я выпил коньяк.

– Не надо себя выгораживать. Все, что я сказал тебе, очень обидная, но чистая правда.

– Почему ты считаешь, что она лучше моей? Ты грязный подлец, заботящийся только о том, сколько денег в моем кошельке. Знай, что меня никогда не привлекала гонка в изобилии – это твои фальшивые домыслы. Я всегда брал столько, сколько мне было нужно, с прибавкой для вас!

– А как же упомянутый тобой фонтан в одном из писем?

– Всего лишь мечты могучего воображения, которые вдребезги разбиваются о вопросы нужности данного приобретения, – ответил я с легкой хрипотцой в голосе. – Не тоска по младшему брату привела тебя сюда. Ради чего ты приехал в Лондон и даже общался с представителями клуба, переступив через свою гордость?

– Отец обмолвился о счете в банке, там лежат какие-то небольшие деньги. Нужно успеть их снять. Я отдам тебе с них несколько фунтов на врача, но мне нужно, чтобы ты подделал подпись, – сказал он, став еще более серьезным, и начал барабанить пальцами по набалдашнику трости. – У тебя хорошо получалось.

Я соврал ему, сказав, что снял деньги еще год назад, но, по правде говоря, до сегодняшнего дня я понятия не имел ни о каких отцовских счетах.

Мишель досадливо стукнул тростью по земле. Борода брата задрожала, на скулах выступили желваки от сильно стиснутых зубов, на лбу появились вены от крови, прилившей к лицу.

Между нами воцарилось продолжительное, гнетущее молчание, и меня посетило ощущение неуместности своего присутствия рядом с ним. Я возненавидел эту нелепую ситуацию, но ничего поделать с ней не мог.

По всем правилам человеческих отношений, нужно было начать бестолково кричать на Мишеля, отчаянно ругаться, топать ногами и обвинять в пустой трате денежных средств, за которые я теперь пожизненно буду обязан лорду Олсуфьеву. Но я пытался умерить свой пыл, помня о главном желании матери. Она всегда хотела, чтобы мужчины в нашей семье изменились и прекратили ставить деньги во главу угла.

Мишель подскочил, попрощался со мной, дав в напутствие совет отнести семейную брошь в ломбард.

– Мы жили с тобой плечом к плечу, – громко сказал я ему вслед. – Ты умудрялся на расстоянии забирать все, что у меня было: любовь, здоровье, деньги. Ты вырывал все из моих рук, будто это было правильно!