Диана любовалась своим избранником. Как прекрасен и благороден он был в эту минуту!

Юноша постепенно пришел в себя и смущенно просил Диану стать его женой.

— Скоро уже я буду свободен и кто тогда осмелится помешать мне следовать велениям сердца?

Девушка грустно покачала головой и мягко отстранилась от Норберта.

— Знаете ли вы, что не сможете жениться против воли отца до двадцати пяти лет?

— Браво! — сказал адвокат в своей засаде. — Так вот, девочка, для чего ты его сюда позвала! Чтобы сообщить этому дурню то, что от меня же и узнала… Ничего. Тебе приятно давать уроки, ты хорошо их запоминаешь.

— Что? Я еще шесть лет должен оставаться рабом выжившего из ума старика?

— Норберт, я вас никогда не забуду.

— Вы опять меня оскорбляете! Потомок славных де Шандосов не может изменить своему слову!

— Но таков закон.

— И пускай он себе существует! В крайнем случае я вырву у отца согласие. Пусть даже силой…

При этих словах Доман с треском распахнул дверь.

Влюбленные вскрикнули от удивления: погруженные в свои чувства и мысли, они забыли о существовании адвоката.

— Черт его знает, куда запропастилось это проклятое письмо! — буркнул в сердцах измученный поисками хозяин, возвращаясь к гостям. — Ну да ладно. Мадемуазель де Совенбург, я обещаю вам, что у вдовы Руле все будет в порядке. А теперь, если не возражаете, давайте поговорим о ваших делах…

Юноша и девушка испуганно переглянулись.

— Вы, конечно, вправе сказать мне: не суйся, куда не просят. Но таков уж мой характер: не могу спокойно смотреть, как сильные притесняют слабых. Сразу же бросаюсь на помощь. Это принесло мне много страданий, но что делать! Натуру не изменишь. Я вижу, вы любите друг друга. И думаю, что только злоба людская мешает вам соединиться навеки…

— Милостивый государь! Вы забываетесь! — воскликнула оскорбленная Диана.

— Простите меня, мадемуазель, — поклонился Доман. — Я простой человек, почти крестьянин, не получивший светского воспитания. Если вам не угодно, чтобы я говорил, я готов молчать.

Норберт уже привык во всем полагаться на адвоката.

— Нет, нет, месье Доман! — сказал он. — Мадемуазель де Совенбург прощает вас. Говорите!