Мойра сузила глаза.

– Не нужно меня дурить, мальчик, – сказала она, поднимая свою тарелку. – Я скажу Силану, чтобы он зашел к вам утром. Покажете ему путь до вашей поломки. – И, встав из-за стола, обвела их взглядом. – Вам лучше не задерживаться в Слехте.

Норман поднялся вслед за ней: ситуация выходила некрасивая.

– Мадам Мойра, пожалуйста…

– Я поем у себя, – перебила она его и, уже отвернувшись, добавила: – Уберите за собой, как доедите.

На этот раз это была больница.

Джемма шла за доктором и отчетливо чувствовала, как ее бесит белизна его халата. Почему он такой чистый? И ровный? Разве врачи не главные трудяги, спасающие жизни в поту и крови? Или он кабинетная крыса? Сидит там, наверное, в подсобке и, когда никто не видит, наглаживает свой халат…

Умом – и тогда, и много позже – она понимала, что это просто мучительная фрустрация. Все, что ей оставалось в тот день, – просто идти за ним. Просто ненавидеть то, что было перед глазами. В остальном она была бессильна.

– …Мы не можем гарантировать, что ее состояние улучшится к утру, но вы должны знать: мы…

…Предпринимаем все меры для ее стабилизации.

Оказывается, она помнила этот диалог наизусть. Ей даже чертов сон был не нужен: интонации доктора намертво въелись в кору мозга, не вытравить, не отскоблить.

В тот раз она просто молча шла за ним, потому что сил говорить не осталось. Но сейчас, глядя на его спину – халат бесил все так же сильно, – Джемма сказала:

– Ненавижу больницы.

Купер, идущий рядом, кивнул:

– Я знаю.

Она не заметила, когда он появился. Казалось, только что она шла по больничному коридору, проходя вслед за доктором палату за палатой, – и вот Купер уже вышагивает с ней плечом к плечу, в своем неизменном сером пальто и с неизменной же серьезной миной. Он не хотел здесь быть. Внутри него шумели и волновались тяжелые чувства: страх, отвращение, боль. Вина. Снова вина.