Брайони кивает.

Отчаяние распахивается внутри как люк, за которым тьма и бесконечность. Я захлопываю его, отказываясь так быстро сдаваться:

– Я видела комнату с висячим замком, что там?

– Спальня Элинор. Как-то я зашла туда – еще до того, как он привез Оливию. Он был в бешенстве. После этого повесил замок.

– Ты когда-нибудь пыталась сбежать?

Она разрезает ложкой вишню пополам:

– Несколько раз. Как видишь, безуспешно.

– И как он реагировал?

– Я что – твой хрустальный шар? – В ее грустной улыбке проскальзывает что-то язвительное. – Пытаешься увидеть свое будущее?

– Да, – признаюсь я.

Какое-то время она молчит. Интересно, ответит ли вообще. Я понимаю, что это не самые счастливые воспоминания. Но я должна знать, что со мной сделают, если поймают.

– Он вел себя грубее обычного. – Ее слова повисают в воздухе как петля, в которую я не хочу совать голову. И всё же я представляю те кошмары, которые пережили Брайони и Оливия, и ужас пронзает меня насквозь от горла до желудка. Возможно, и мне это предстоит. – И ограничил перемещение по дому. Неделями держал взаперти в комнате. Мне было нечем заняться. Не с кем поговорить. Было так одиноко, что, когда он разрешил выйти, я почти вприпрыжку побежала по лестнице на официальный ужин.

– Официальный ужин?

Она кривится:

– Традиция семьи Ледбери. Мы каждый вечер едим вместе в столовой. Правда, обычно я привязана к стулу.

– А Оливия нет?

– Нет, – резко отвечает Брайони, ковыряя дольку нектарина. – Он доверяет ей, потому что она влюблена в него.

– Она больна, – мягко говорю я. – У нее стокгольмский синдром. Это когда у пленника возникает необъяснимая связь со своим…

– Я знаю, что это, – шипит она.

Ее настроение портится при упоминании Оливии. Уже не в первый раз разговоры о сестре выводят ее из себя. Наверное, прямо спросить о причинах такой неприязни – это как сыпать соль на открытую рану. И всё-таки я не хочу, чтобы Брайони обвиняла Оливию в том, что она не в силах контролировать.