— «Ресторация», — прочитал Елисей вслух знакомую надпись на вывеске.
Но тут из глубины палатки кто-то крикнул:
— Белянкин!
Елисей заглянул внутрь. Там было прохладно. Возле стойки застыл ресторатор, маслянистый лупоглазый человек с полотенцем через плечо. В углу за накрытым камчатной скатёркой столиком сидел капитан второго ранга Лукашевич с женой. И цыганка Марфа сидела с ними, а Марфин муж Гаврила стоял поодаль и небрежно перебирал на своей гитаре.
Он как-то весь вылинял за протекший год, цыган Гаврила — щеголь и лихой плясун. Потускнели и совсем износились лакированные сапоги, и порыжела синяя поддевка, и серебряных колечек в свою черную бороду Гаврила не вплетал больше. Но Марфа попрежнему пылала дикой красотой.
— Сюда, Белянкин! — позвал Лукашевич, поправляя на голове у себя повязку. И, дернувшись на табурете, вскрикнул: — Ах! больно…
— Коленька, родной, опять?.. — схватила Нина Федоровна его за руку.
— Ах, Нинок, опять! — поморщился Лукашевич. — Голова моя… Словно палашом, палашом, как в ту ночь…
В глазах у Нины Федоровны стояли слезы.
— Ты бы не пил сегодня, — попросила она. — Коленька..
— Ничего, Нинок! Не будем грустить… А стакан вина не повредит мне. Ну, прошло же… совсем прошло, — сказал он, снова коснувшись рукою повязки. — Вот, Белянкин, сидим, глядим, лошадей дожидаемся в Симферополь… а там, дальше — динь-динь-динь, и нет Лукашевича: за тяжелым ранением выбыл в Киевскую губернию.
Он вырвал из переплетенной в сафьян записной книжки листок, черкнул что-то карандашом…
— Ну, подойди, душа, — сказал он Елисею. — Возьми. Тут адрес, вот четвертной билет… Передай почтмейстеру. Всё, что на мое имя, пересылать, как написано.
Елисей взял деньги и записку. Он нерешительно зажал это в руке, бросив сначала взгляд на листок с золотым обрезом.
Там было написано — ломкие буквы, но ровные строчки: