Но тут Елисей вдруг насторожился, прислушался…
«Ух-дзымдззз, — задыхалась «Никитишна», — ух-дзымдззз…» «Никитишна» дзымкала и явно была перегрета.
— Эй, парнишка! — окликнул Елисей молоденького солдатика, кое-как управлявшегося подле «Никитишны» за комендора.
Солдатик обернулся и увидел однорукого человека с сивыми баками и серебряной медалью на георгиевской ленте.
— Я, дяденька! — откликнулся молодой комендор. — Ну?
— Давно ты деда в баню водил? — спросил Елисей.
Солдатик осклабился:
— Года два будто, как банились с дедом. Ну?
— А деда ты в бане из шайки окатывал?
— Гы! — хмыкнул солдат. — Бывалоча шаек десять хлестнешь в деда. Ну?
— А ты возьми вот ушат, — показал Елисей, — и хлестни по орудию. Лучше будет.
Солдат сделал, как сказал Елисей. «Никитишна» окуталась паром.
— Ну? — сказал солдат.
— Все «ну» да «ну»! — проворчал Елисей. — Молодо-зелено… Стань в сторонке, гляди.
И Елисей навел и сделал выстрел.
— Зацепила! — крикнул сигнальщик. — В амбразуру ему угадал.
И верно: вражеская пушка, рявкавшая весь день, вдруг замолчала.
— То-то, — сказал Елисей. — Эх, старушка! — Он ласково погладил уже просохшее орудие и вздохнул — Ох, и бывало же! Ты да я, да мы с тобой…
И он стал наводить и стрелять, наводить и стрелять…