Николка Пищенко с крестом и медалью на матросской куртке шагал с матросами, только что сменившимися с пятого бастиона. И позади стучал по камням мостовой своей деревяшкой дядя Егор. Все, казалось, были здесь. Не было только дедушки Перепетуя, потому что он жил теперь с сыном в Одессе. Не было и капитана Стаматина, вышедшего из госпиталя и уехавшего в Симферополь. Не было и Кудряшовой с Михеевной, потому что обе они погибли три дня назад у себя во дворе, в Корабельной слободке. И не было тех, кто, защищая Севастополь, не сходил с бастионов даже в этот необычайный день.
Процессия растянулась по Екатерининской улице, и сводный оркестр всех экипажей черноморского флота разрывал сердце протяжными воплями траурного марша. Капельмейстер Новицкий был в армейской фуражке и с черной траурной повязкой на рукаве. Даже Мишук заметил, что бычий затылок Новицкого весь обмяк, посерел и покрылся морщинами.
И еще, при свете факелов, заметил Мишук, что вывеска на кондитерской Саулиди с нарисованным на ней золотым рогом болталась на одном гвозде, готовая вот-вот сорваться. Кондитерская была заперта, и с витрины куда-то исчезли нарядные коробки, перевязанные разноцветными ленточками. А магазин «Моды Парижа» был и вовсе заколочен досками наглухо. У магазина стоял Николай Лукашевич, тот, что полтора года назад взял в плен Османа-пашу. На Лукашевиче был флотский сюртук с эполетами капитана второго ранга. Голова у Лукашевича была забинтована; он стоял, опершись Нине Федоровне на руку.
— Нет Нахимова — отлетела душа Севастополя! — сказал Лукашевич громко, так, что и Мишук услышал. — Отлетела…
И Лукашевич со своей спутницей сошел с тротуара и присоединился к процессии.
XLIII Встреча с «Никитишной»
XLIII
Тяжка была для русского сердца гибель Нахимова. Но защитники Севастополя попрежнему дни и ночи отражали жестокий натиск врага и стояли насмерть по всей оборонительной линии.
С некоторых пор неприятель стал забрасывать Корабельную слободку бочонками в железных обручах. Бочонки полны были пороху. Разрываясь, они причиняли больше вреда, чем обыкновенные бомбы.
В Корабельной слободке уже следа не осталось от домишек Кудряшовой, Белянкиных и Спилиоти. Лекарь Успенский никуда не выходил теперь из госпиталя. Он работал с рассвета и дотемна и даже ночевал в госпитале, на койке под лестницей.
В каморке, где приютился Успенский, было крохотное окошко, которое никогда не закрывалось. Ночью Успенскому в окошко видны были звезды. А на рассвете, когда Порфирий Андреевич просыпался, то слышал, как всхлипывает волна в бухте, и бьет по воде рыба, и печальный ветер, набегая, шуршит в больших камнях на берегу.