Это, по-видимому, не было также и ошибочной оценкой политических шансов Никсона (в конце концов, и некоторые американцы неверно их оценили). Для русских проблема была значительно глубже. Они просто не могли понять того факта, что многие американцы рассматривали нарушение закона в Уотергейте и попытки это скрыть как недопустимое нарушение основных принципов демократии. Русские не могли постичь, почему это дело вызвало такую сильную реакцию общественности. Они считали невероятным, что подобранному Никсоном «Политбюро» (именно так некоторые мои русские называли Холдемана, Эрлихмана, Митчелла и прочих) придется пройти через унижение, представ перед судом подобно обычным гражданам, и что вице-президент Агню и президент Никсон будут отстранены от своих постов. Советские лидеры не только не верили в серьезность этого дела, но, по-видимому, в глубине души сомневались и в его разумности. Только некоторые вольнодумцы в частных беседах выражали восхищение американской политической системой. Однако большинство русских, и среди них даже интеллигенты, не доверяющие собственной прессе и регулярно слушающие западные радиостанции, было озадачено, даже напугано тем, что американский Конгресс, судебные органы и пресса могут потрясти основы американского правящего аппарата и сознательно сделают это. Это не вязалось с их собственным политическим опытом. Их история не давала им никакой возможности понять правовые, нравственные и конституционные аспекты ограничения власти президента или его ответственности перед законом в нашей системе. Таким образом, ограниченные марксистско-ленинскими догмами и собственным политическим опытом, русские склонны были рассматривать Уотергейтское дело как фракционный заговор внутри той системы, которую советская пресса называет «Американские правящие круги», или как какую-то игру во власть демократической оппозиции.

«Когда сенатор Джексон станет президентом?» — такой вопрос занимал достаточно эрудированного московского юриста после отставки Никсона. И на этот раз, с точки зрения советского человека, это был вполне естественный вопрос. Уотергейтское дело до самого конца очень слабо освещалось в советской прессе. Некоторые из моих русских друзей полагали, что это объяснялось не только желанием сохранить репутацию Ричарда Никсона — личного партнера Брежнева по разрядке, но и стремлением оградить советское общество от опасных идей о возможности подвергнуть сомнению признанный авторитет. Однако в московских периодических изданиях можно было прочесть между строк намек на то, что Уотергейт является маневром, направленным против разрядки. «Мне хотелось бы подчеркнуть, что уотергейтский удар был нанесен после того, как демократическая партия потерпела поражение (в 1972 г.), — сказал Леонид Замятин, генеральный директор ТАСС, выражающий мнения Кремля, в единственной телевизионной «посмертной» программе по случаю отставки Никсона. — Он (Уотергейт) был по существу использован как главное оружие в межпартийной борьбе и ему была придана окраска конфликта между исполнительной властью в лице президента и законодательной властью, представляемой Конгрессом». Как и другие советские комментаторы, Замятин даже и не упомянул о фактах проникновения в предвыборный штаб демократической партии или о недоразумениях Никсона с налоговым управлением, но сетовал на то, что «посредством радио и телевидения была предпринята вполне определенная идеологическая обработка общественного мнения» против Никсона, этого «сторонника сближения с Советским Союзом».