Старая русская пословица, гласящая, что воспитание ребенка начинается с воспитания его деда, приобретает особый смысл в условиях, когда деды являются хранителями богатейшего культурного наследия, которое без них было бы утеряно.

Вдовы и сыновья таких великих поэтов, как Осип Мандельштам и Борис Пастернак, не только стремятся сохранить в людях память об этих выдающихся художниках, но и помогают во крови и плоти ощутить эпоху, в которую они жили и работали. Иногда в России вдруг совершенно неожиданно появляются добровольные хранители прошлого. Так, например, Науму Клейману, горячему молодому поклоннику великого Сергея Эйзенштейна, обязан своим существованием музей-квартира этого гения кино. Клейман был и инициатором бережного восстановления одного из фильмов Эйзенштейна по уцелевшим разрозненным фрагментам. Оригинал фильма («Бежин луг») настолько разозлил сталинских цензоров своей «идеологической ересью», что оба раза (Эйзенштейн сделал фильм дважды) все катушки с пленкой были сожжены. Как показали произведения Солженицына, такие же добровольные историки сохранили личные документы о сталинских репрессиях, память о которых партия так усердно старалась стереть, а современные подпольные барды помогают сохранить атмосферу тех лет и память о них.

Русские — поистине непревзойденная нация по части соблюдения традиции отмечать годовщины, а на частном архипелаге культуры знаменательные даты нередко служат поводом для встреч, являющихся своего рода эквивалентом литературных салонов XIX века. Я хорошо помню холодный весенний день 30 мая, когда толпы москвичей, молодых и старых, совершали ежегодное паломничество в деревню Переделкино — поселок московских писателей — на могилу Бориса Пастернака. Одним из любопытных аспектов советской системы является ситуация, когда на такого человека, как Пастернак, можно ссылаться, его можно цитировать и почитать как поэта, поскольку режиму удобно было включить столь знаменитого лирика в сферу официального искусства, одновременно лишая публичного признания такую «неудобную» особенность Пастернака-художника, как его свободный дух, позволивший Пастернаку написать «Доктор Живаго». Туристам, желающим посетить могилу поэта, всегда отказывают в этом под разными предлогами. Однако в тот день обстановка в Переделкино была настолько спокойной, что отвратительная кампания, развернутая против Пастернака в связи с его романом, и вынужденный отказ писателя принять Нобелевскую премию казались лишь далекими воспоминаниями. Прохладный ветерок овевал три высокие сосны и несколько берез, склонившихся над его могилой. Мальчишки играли на груде железобетонных панелей, оставленных рядом на открытой площадке; босоногие сельские женщины неторопливо вскапывали лопатами жирную темно-коричневую землю недалеко от кладбища; огромная черная ворона клевала что-то на только что вспаханном поле. Люди молча положили свои скромные букеты — тюльпаны, лютики, ландыши и даже одуванчики — на белый надгробный памятник, выполненный по проекту друга Пастернака скульптора Сары Лебедевой. На памятнике, прекрасном в своей строгой простоте, чистыми тонкими штрихами высечено характерное угловатое лицо и скромная надпись: «Борис Пастернак, 1890–1960». Семья Пастернака приготовила множество всяких сосудов с водой для целого потока цветов. «Этого недостаточно», — мягко упрекнул Алену Пастернак, невестку поэта, друг их семьи. «Не беспокойся, — ответила она, все равно на могиле цветы постоянно лежат грудой».