Из всех, кто посвятил себя делу сохранения русского культурного наследия, несомненно, чрезвычайно ярким человеком является Надежда Мандельштам, олицетворяющая собой живую летопись событий, официально преданных забвению. Ее муж, хрупкий Осип Мандельштам, быть может, величайший русский поэт нашего века, заплатил жизнью за стихотворение из 14 строк, высмеивающее Сталина — «кремлевского горца, душегуба и мужикоборца» с его толстыми, жирными, как черви, пальцами и тараканьими усищами. Мандельштам погиб в сталинских лагерях приблизительно в 1938 г. — точная дата его смерти зафиксирована не была. В 1973 г. вышел из печати сборник некоторых стихов поэта, в течение 13 лет задерживаемый цензурой. Почти весь тираж был продан за границу; страстным желанием собственных граждан приобрести произведения Мандельштама власти грубо пренебрегли. В сборник не вошли, разумеется, наиболее сильные произведения поэта, сочтенные советской цензурой либо слишком острыми, либо слишком трагичными. Только на Западе, благодаря упорным стараниям вдовы Мандельштама, приложившей невероятные усилия к тому, чтобы его наследие не пропало, были опубликованы эти стихи. В течение многих лет после смерти поэта она, как загнанный кролик, по выражению Иосифа Бродского, скиталась по стране, избегая ареста и сохраняя бесценное художественное наследие Мандельштама; она раздала рукописи на сохранение друзьям и выучила наизусть практически каждую строчку, превратив себя таким образом в живой архив.

«Если вы уговорите меня начать, — сказала она мне однажды, — я могу читать наизусть в течение трех часов подряд без остановки». Однако в день нашей встречи это было невозможно: Надежда Яковлевна, как звали ее русские друзья, хрипела и кашляла, одолеваемая множеством недугов, усугубленных, несомненно, действием едких русских папирос с сильным неприятным запахом, которые она курила, несмотря на свою язву и 72 года. Она беспрерывно дымила и кашляла, дымила и кашляла, и, кончив одну отвратительную папиросу, немедленно зажигала следующую, сдавливая ее мундштук на русский манер, что должно было заменить фильтр. Однако, судя по ее кашлю, такой фильтр был не очень эффективен. Иногда эта женщина выглядела настолько бледной и старой, словно сама смерть, но при этом она была несокрушимой, как сама жизнь — невысокая, крепкая, «выносливая, какими женщины и должны быть», как любила она похвастаться.

Надежде Яковлевне было приятно все, что позволяло ей выступать в роли вдовы поэта и напоминало мучительные, но такие счастливые дни с ее любимым Осипом. Я помню, как однажды вечером к ней домой пришел специалист по славистике из Утрехтского университета Жан Мейер, которому удалось добиться, чтобы Надежда Яковлевна прочла по памяти (позже, правда, прибегнув к папкам с рукописью, вытащенным из-под кровати) десять вариантов одной из самых длинных поэм Мандельштама. Мейер лихорадочно записывал, а я, чтобы помочь ему, старался удержать расшатанный кухонный столик с мраморным верхом, на котором он писал.