Солженицын призывает к умиротворяющей душу тишине, гуманным основам и нравственной чистоте русской деревни. Он убеждает вождей отказаться от массового промышленного производства, сведя экономику к мелкому производству и ручным промыслам, отказаться от автомобилей с двигателями внутреннего сгорания и заменить их электромобилями и лошадьми, вспомнить красоту двухэтажных особняков («самая приятная высота для человеческого жилья») и прекратить разрушение памятников древней русской архитектуры. «Стройте новые города по старинным образцам, — приказывает он. — Сделайте Северо-Восток средоточием приложения энергии народа, основным местом заселения и центром стремлений». Он обращается к кремлевским руководителям с призывом признать, как это сделал Сталин во время Второй мировой войны, что народ должен сплотиться под знаменем русского патриотизма — русского, а не советского — и вокруг православной церкви. Солженицын напоминает вождям, что, когда Сталин обратился с такими призывами в войне против Гитлера, «мы победили».

Какими бы странными ни казались идеи Солженицына на Западе, его голос не был голосом одиночки, как полагали многие иностранцы. Он примкнул к основному течению классического русского славянофильства, того направления русской национальной мысли, которое с недоверием отвергало слепое подражание Западу и преклонение перед ним, которое провозгласило священную и исключительную миссию России, стоящей в стороне от Европы, и славило духовное превосходство русских над другими народами. Триединство церкви, народа земли русской и матери-России, поднятое на щит Солженицыным, ранее уже проповедовал Достоевский. Обращение Солженицына к деревне, повторило выдвинутые в XIX веке идеи народников-народовольцев. Даже сегодня, после полустолетия идеологической обработки масс в коммунистическом духе, с подобными взглядами выступили и другие диссиденты-славянофилы. В сущности, Солженицын скорее русофил, чем славянофил, так как славянофилы имеют в виду включение в орбиту России и других славянских народов, предназначая России имперскую роль. И что еще важно, Солженицын более ярко выразил глубокую тоску по русскому прошлому, романтизму сельской жизни, возрождающийся интерес к православной религии и к великому русскому национализму — следствие современного идеологического безразличия. Казалось даже, что в своем письме к кремлевским руководителям он чуть ли не предлагает логическое обоснование необходимости военного переворота, подводя под него патриотическую идеологическую базу. Он, кажется, выразил даже предположение, что хотя бы один из современных руководителей может сочувственно отнестись к его идеям. И действительно, программа, предусматривающая вложение 35 млрд. рублей в развитие запущенных сельскохозяйственных земель в Северной и Центральной России, которую Брежнев провозгласил в апреле 1974 г., была созвучна солженицынской проповеди и, возможно, была выдвинута русофильской группой внутри советского руководства. Когда Кремль решил отложить на несколько лет заключение контракта на крупные долгосрочные поставки сибирской нефти Японии, я слышал приглушенные высказывания официальных лиц, проникнутые экономическим национализмом и подобные тем, которые выдвигал Солженицын. Несмотря на разрядку, изоляционистские идеи Солженицына нашли широкий отклик в глубинных районах страны, население которых проявляет еще больший изоляционизм и еще более провинциально, чем американцы центральных штатов.