— Угадал, — коротко ответил Веселов. Человек немногословный, не мог он сказать Евлашкину о том, что хочет начать тут с самого начала, потому что комбинат новый, с большим будущим, и ему, Веселову, судя по всему, придется работать долго, может, всю жизнь, и оттого ему хочется, чтоб с самого начала она прошла на виду у людей... Все-таки что бы каждый из нас ни думал о себе, кем бы и каким бы не мнил себя — люди, те, что рядом с тобою, видят зорче и знают о тебе больше. А ведь для людей и живешь на этом белом свете...

Сахалин научил Веселова многому: горячей самоотверженности в работе, самостоятельности, умению ладить с людьми. Но там все эти качества были еще только заложены в нем. Здесь им предстояло развиться. Он по-прежнему не мог забыть Сахалин, ему до сих пор было почему-то неловко перед Иваном Козловым. И от этого чувства виноватости он с тем большим жаром брался за любое дело, даже когда оно, казалось, не имело прямого отношения к его обязанностям. Может, именно от этого у него доскональное знание машины.

Бумагоделательная машина, кто не видел ее, не может не удивить любого. Это огромное сооружение в сто с лишним метров длиной и высотой под самый потолок цеха, начиненное самыми разнообразными механизмами: попробуй угляди за всем процессом ее работы. У Веселова, как о нем говорят, талант на машину. Чуть где заминка, Веселов уже тут:

— Ну-ка, дай я взгляну.

О нем очень точно сказал начальник бумажного цеха:

— Веселов у нас директор машины.

Я наблюдал однажды, как Веселов проходил вдоль гудящей машины совсем маленький на фоне этой махины, но крепкий, решительный, сосредоточенный, и невольно подумалось, что вся она подчинена его взгляду, его воле...

Но не только оттого, что Веселов в цехе быстро освоился и проявился его «талант к машине», — он быстро пошел в гору. Вскоре был уже сеточником, подручным у Евлашкина, а потом, когда того перевели на вторую машину — стал «обером», как называли по старинке старшего мастера. Тут главное, пожалуй, было в его характере. Он не терпит суеты, с ним всегда можно поговорить по душам, потому что это не просто разговор, чтобы отвести душу, но хороший крепкий мужской разговор, от которого явная польза. Его старый приятель бригадир Наумов, с которым они здесь начинали, сказал о нем так:

— Василь Куприянович мужик не свойский, а свой. А это большая разница.

И еще преданность делу. Лет пять назад — об этом в цехе до сих пор помнят — переводили машину на синтетическую сетку. Дело это новое. Веселов собрал всех своих, и они за восемнадцать часов — в очень сжатый срок — переделали сеточный стол и запустили машину. И все эти восемнадцать часов Веселов не уходил из цеха.