Особые отделы заводили дела на лиц, распространявших пораженческие слухи. Следствие по ним заканчивались быстро, и военный трибунал, как правило, выносил расстрельные приговоры. Пропаганда дальнейшего отступления квалифицировалась по ст. 58–10 ч. 2 УК (контрреволюционная пропаганда и агитация при наличии отягчающих обстоятельств – военной обстановки или военного положения, также каралась расстрелом)[896]. Расследование по этим делам не могло превышать 48 часов. Заметим, что число арестованных ОО с начала войны по 1 декабря 1941 г. за распространение провокационных слухов составило 4295 человек. Но вряд ли многие из них целенаправленно занимались подрывной работой. Однако поиск «врагов народа» и «пятой колонны», проводившийся в 1930-е гг., продолжался в условиях военного времени с еще большим рвением. Подобные меры не соответствовали интересам повышения боеспособности частей и подразделений армии и флота.

Вместе с тем командование и политический аппарат частей и соединений армии и флота были нацелены на продуманную воспитательную работу в духе высокой бдительности. Так, в своем докладе А.С. Щербаков на собрании актива Московской организации ВКП (б) «О состоянии партийно-политической работы в Московской организации ВКП (б) 29 сентября 1941 г. обратился к аудитории со словами: «Наши агитаторы и коммунисты (а каждый коммунист должен быть агитатором за дело партии) не дают своевременного отпора разным провокаторам и лживым слухам, не разоблачают людей, которые сеют тревогу и недоверие и т. д.[897].

Бороться с нацистской пропагандой и агитацией, являвшимися составной частью «психологической войны», призванной по замыслу противника парализовать волю советского народа и его Вооруженных Сил к сопротивлению, можно было только достоверной информацией. На вред недостоверной информации для населения и армии и неоправданные ограничения указывали многие представители интеллигенции: «Я хочу писать, – указывал Б. Пастернак, – но мне не дают писать то, что я хочу, как я воспринимаю войну. Но я не хочу писать по регулятору уличного движения… У меня есть имя, и писать хочу, не боюсь войны, готов умереть, готов поехать на фронт, но дайте мне писать не по трафарету, а как я воспринимаю…».

Наряду с недостоверной информацией, провокационными слухами и устной агитацией не меньшую опасность в дни войны представляли вражеские листовки. В записке, подготовленной в НКВД СССР 18 ноября 1941 г., отмечалось, что с начала войны зарегистрировано 330 случаев распространения листовок. В 180 случаях листовки носили террористический характер. За размножение контрреволюционных листовок органами НКВД было арестовано 115 человек, у которых при аресте было изъято 430 экземпляров листовок. Арестованные были преданы суду военного трибунала[898].