Философия должна подвергать сомнению базовые посылки своей эпохи. Тщательное критическое осмысление того, что большинство из нас принимает как должное, – на мой взгляд, основная задача философии, которая и делает ее достойным занятием. К сожалению, философия не всегда дотягивает до своей исторической роли. Слова Аристотеля в защиту рабства всегда будут напоминать о том, что философы тоже люди и они не свободны от всех предрассудков общества, в котором живут. Иногда им удается отбросить господствующую идеологию, но чаще они становятся ее самыми изощренными защитниками.

Так было и с философами того времени, когда выходило первое издание этой книги. Они не ставили под сомнение взгляды общества на отношения с другими видами. В своих работах большинство философов, затрагивавших этот вопрос, явным образом выражали те же взгляды, что и большинство других людей, а их слова только убеждали читателей в оправданности их удобных видистских привычек.

В то время в дискуссиях о равенстве и правах в моральной и политической философии почти всегда подразумевались проблемы человеческого равенства и прав человека. В результате проблема равноправия людей и животных вообще не попадала в поле зрения философов и их учеников, что уже говорит о неспособности философии того времени бросить вызов общепринятым взглядам. Однако философам трудно было говорить о человеческом равенстве, не поднимая вопроса о статусе животных. Причина этого – как, возможно, стало очевидно из первой главы этой книги, – связана с вопросом о том, как интерпретировать и защищать принцип равенства, если его вообще можно защитить.

Философам 1950–1960-х годов сложно было интерпретировать идею равноправия всех людей так, чтобы она не казалась ложной. Ведь в большинстве отношений люди вовсе не равны; и если мы попытаемся найти какую-то общую для всех характеристику, то она будет чем-то вроде наименьшего общего знаменателя – настолько малого, что он есть у всех людей. Проблема в том, что любая из таких характеристик будет присуща не только людям. Например, все люди, но не только люди, способны чувствовать боль; и хотя только люди умеют решать сложные математические задачи, это умеют делать не все из них. Поэтому оказывается, что в том единственном смысле, в котором люди действительно равны, по меньшей мере, некоторые представители других видов тоже равны – то есть равны некоторым людям.

С другой стороны, если мы сочтем эти характеристики не имеющими отношения к проблеме равноправия (о чем я писал в первой главе) и решим, что равноправие должно быть основано на моральном принципе равного учета интересов, а не на каких-то общих характеристиках, то найти основания для исключения животных из сферы равноправия будет еще сложнее.