Доклад Веры Мильчиной был назван перефразированной цитатой из Хармса: «Об Гюго, тьфу, об Бальзака»; впрочем, за шутовским названием следовал вполне серьезный подзаголовок «О литературных предпочтениях А. С. Пушкина»[342]. Речь в докладе шла преимущественно об отношении Пушкина к Виктору Гюго. Отношение это, несмотря на многочисленные следы в творчестве Пушкина внимательного чтения Гюго (отмеченные предыдущими исследователями реминисценции из его творчества в «Выстреле», «Пиковой даме», «Капитанской дочке»), было в основном резко отрицательным. Гюго, несомненно, раздражал Пушкина, и это раздражение, проявившееся уже в статье 1830 года «О записках Самсона», где Гюго как автор повести «Последний день приговоренного к смерти» поставлен в один ряд с палачом Самсоном и «клейменым каторжником» Видоком, прорвалось в одной из последних статей Пушкина «О Мильтоне и Шатобриановом переводе „Потерянного рая“». Статья эта, опубликованная уже после смерти поэта, в 1837 году, хорошо известна пушкинистам и историкам перевода, однако никто до сих пор не исследовал тот перевод фрагмента из пьесы Гюго «Кромвель», который Пушкин включил в свою статью в качестве доказательства неуважения Гюго к фигуре Джона Мильтона. Пожалуй, единственным, кого этот перевод заинтересовал как объект анализа, оказался М. Л. Гаспаров, который 3 мая 1995 года в письме к И. Ю. Подгаецкой написал о нем: «…Очень занятный перевод, хоть статью пиши». Статьи этой Гаспаров, к сожалению, не написал, и докладчица предложила вниманию слушателей собственные гипотезы на этот счет. Пушкинский перевод из «Кромвеля» довольно точен, однако в двух случаях Пушкин резко отступил от оригинала: во-первых, он перевел сцену, написанную александрийским стихом, прозой; во-вторых, если у Гюго Кромвель и Мильтон обращаются друг к другу на «вы», то у Пушкина Кромвель говорит автору «Потерянного рая» «ты», Мильтон же, как и в оригинале, обращается к лорду-протектору на «вы». Оба изменения не нейтральны: заставляя Кромвеля «тыкать» Мильтону, Пушкин превращает обстановку лондонского двора в обстановку двора русского (где император обращался ко всем подданным на «ты») и не только усиливает автобиографическое звучание отрывка из Гюго, но и превращает Мильтона в смиренного подданного абсолютного монарха. Пушкин стремится доказать, что Гюго своим изображением унизил Мильтона; между тем в оригинале пьесы «Кромвель» дело обстоит совершенно иным образом: если в той сцене, которую Пушкин избрал для перевода, Кромвель в самом деле обращается с Мильтоном насмешливо, то в дальнейшем он, напротив, прислушивается к его мнению. Пушкин этим пренебрег, так же как пренебрег тем обстоятельством, что для Гюго в этой пьесе (и в частности, в тех сценах, которые попали в зону пушкинского внимания) смена «вы» на «ты» отнюдь не нейтральна и становится предметом рефлексии персонажей. Пушкину, однако, важно было вовсе не передать особенности поэтики пьесы «Кромвель», ему важно было «заклеймить» Гюго. В поэтических достоинствах он пьесе Гюго отказывает вовсе — и потому переводит фрагмент из этой стихотворной драмы, написанной александрийским стихом, прозой, — что особенно значимо, если учесть, что в той же самой статье, для которой выполнен этот перевод, Пушкин, выражаясь словами Е. Г. Эткинда, «со всей резкостью протестует против переложения стихов прозой». То, что не позволено французским поэтам, которые, по Пушкину, в своих «жалких» переводах в прозе «оклеветали» Мильтона, то, выходит, позволено самому Пушкину по отношению к Гюго… Причины этого пристрастного отношения к французскому поэту носили, как предположила докладчица, не только литературный, но и личный характер. В январе 1831 года московская публика совершенно несправедливо заподозрила автора «Бориса Годунова» в подражании «Кромвелю» (вышедшему через два года после того, как Пушкин закончил — но не опубликовал — свою трагедию). Пушкину подобные уподобления не могли быть приятны; наверняка взбесило его и написанное 22 ноября 1836 года письмо к нему, где французский литератор Тардиф де Мелло назвал его «Виктором Гюго русской поэзии». Возможно, репликой именно на эту фразу француза (уверенного, что делает русскому писателю весьма лестный комплимент) следует считать язвительное замечание Пушкина в анализируемой статье: «…г. Юго, будучи сам поэт (хотя и второстепенный)…» Это отношение к Гюго как к поэту второстепенному отразилось не только в тексте статьи Пушкина «О Мильтоне…», но и во включенном в нее переводе.